Неточные совпадения
— Добрый ответ, отче! А другие не так
мыслят: называют меня кровопийцей, а не ведают
того, что, проливая кровь, я заливаюсь горючими слезами. Кровь видят все: она красная, всякому в глаза бросается, а сердечного плача моего никто не зрит; слезы бесцветно падают на мою душу и словно смола горячая прожигают ее.
Низкий и сжатый лоб, волосы, начинающиеся почти над бровями, несоразмерно развитые скулы и челюсти, череп спереди узкий, переходивший сразу в какой-то широкий котел к затылку, уши, казавшиеся впалыми от выпуклостей за ушами, неопределенного цвета глаза, не смотревшие ни на кого прямо, делали
то, что страшно становилось каждому, кто хотя вскользь чувствовал на себе тусклый взгляд последних, и каждому же, глядя на Малюту, невольно казалось, что никакое великодушное чувство, никакая
мысль, выходящая из круга животных побуждений, не в силах была проникнуть в этот сплюснутый мозг, покрытый толстым черепом и густою щетиной.
Мысли княжны сами собою переносятся на Якова Потаповича, а вместе с
тем невольно приходят воспоминания так еще недавно минувшего детства.
Злобною радостью билось сердце Григория Семенова при одной
мысли о скором возвращении в Москву и возможности, при его настоящем положении, наверняка отметить своим «погубителям», а особенно черномазой Татьяне, безумная любовь к которой, казалось ему, превратилась в его сердце в непримиримую ненависть,
тем более, что он был уверен, что красавица принадлежит его сопернику, Якову Потапову.
Внимательному наблюдателю было, впрочем, не трудно угадать причину такого необычайного прилежания, обуявшего, ни с
того, ни с сего княжну и ее любимицу: обе они машинально действовали иглой, но
мысли их были, видимо, далеки от вычурного узора, возникавшего под их искусными пальцами.
Яков Потапович сидел над латинской книгой, но ему не читалось. Появление этих «новых людей» в княжеском доме, казалось ему, должно быть непременно началом какого-нибудь несчастия. Он гнал от себя эти
мысли, а они упорнее и упорнее лезли ему в голову. Сон, виденный им месяц
тому назад, приходил ему почему-то на память.
Не среди этих ли людей надо искать
то чудовище, которое являлось ему в трех видах в
том вещем сне?
Мысли юноши перенеслись на княжну Евпраксию.
— Волен ты, государь мой, обижать бедную девушку… Каюсь, повинна я пред тобой, но не
тем, о чем
мыслишь ты, а лишь скрытностью, да и
то повинна в ней, тебя жалеючи…
Не
то чтобы он отказывался от круговой чаши, напротив, он пил и, пожалуй, более других, но вино потеряло над ним свою силу, не туманило ему голову, занятую гнетущею
мыслью.
— Коли наглости у ней хватит вернуться в дом, так она скорей язык проглотит, чем проболтается, свою же шкуру жалеючи. Да навряд она вернулася: сбежала, чай, и глаз на двор показать не осмелится; знает кошка, чье мясо съела, чует, что не миновать ей за такое дело конюшни княжеской, а что до князя не дойдет воровство ее,
того ей и на
мысль не придет, окаянной!
Мысль о
том, что на дворе глухая ночь и что надо ложиться спать, не приходила ему.
В голову князя Василия стала даже западать
мысль о возможности брака княжны Евпраксии с сыном его старого друга, отличавшимся такими выдающимися для
того времени нравственными качествами.
Мысль о
том, полюбит ли этот юноша княжну — не приходила и в голову Панкратьевне.
После же самоотверженного поступка последнего, спасшего старого князя от неминуемой смерти, Яков Потапович начал положительно благоговеть перед юношей, хотя горькая для него
мысль о
том, что молодой Воротынский мог явиться самым подходящим женихом для молодой княжны, все чаще и чаще, особенно после рокового случая на охоте, стала приходить ему в голову.
— Только словечка пока до Москвы о
том никому не молви, — счел долгом предупредить князь дочь, озабоченный
мыслью об исходе своего челобитья у грозного царя, и отпустил ее.
Татьяна ответила не сразу.
Мысль, что место, где будут скрыты ее казна и сокровища, будет известно другому лицу, не особенно ей улыбалась. С
тем, что эти сокровища их общее с Григорием достояние, она внутренне далеко не соглашалась, но была слишком хитра, чтобы дать ему заметить это свое колебание. Но на этот раз она ошиблась, он догадался и подозрительно спросил...
Оттого-то она была так поражена, когда отец ее сказал ей, что выдать ее замуж за князя Воротынского подал ему
мысль Яков Потапович,
тот самый Яков Потапович, который сам безумно любил ее.
Остановившись на этой
мысли, ухватившись, так сказать, за нее, княжна даже перестала жалеть Якова Потаповича, перестала думать о
том, что она так обязана ему и так неблагодарна относительно его, — эта
мысль тоже ее сначала немало мучила, — а даже решила и вперед не отказываться от его услуг, какие бы они ни были: большие или малые.
Письмо брата далеко не утешило князя Василия, хоть он, по правде сказать, и не ожидал от него особого утешения,
тем не менее он не упал духом и приказал собираться в Москву. Послав гонца велеть приготовить хоромы, князь не оставил
мысли — по приезде, уже на словах посоветовавшись с братом, явиться к царю с челобитьем,
тем более, что брат не отказался помочь ему, а только уведомлял, что, по его мнению, это будет трудно, а главное — опасно.
Не ускользнуло нервное состояние духа Воротынского от считавшего себя его другом Якова Потаповича, и честный юноша тщетно ломал голову над разрешением вопроса: что бы это могло значить? Он решительно не мог понять этого, так как от одной
мысли о
том, что, если бы он, Яков, мог быть на его месте, бедный юноша захлебывался от восторга.
Подтачивающая и без
того слабые силы молодой девушки
мысль о судьбе ее ненаглядного нареченного жениха князя Владимира Никитича не покидала головку выздоравливающей и мешала ей успокоиться и окончательно поправиться.
Во время одного из таких восклицаний больной, сжимавших мучительною жалостью сердце Якова Потаповича, в его голове блеснула
мысль во что бы
то ни стало успокоить княжну, разузнав о судьбе князя Воротынского через единственного знакомого ему близкого ко двору человека — его бывшего учителя, Елисея Бомелия.
Ему же приписывают современники
мысль, до конца жизни не покидавшую голову подозрительного царя, бежать в крайности за море, для чего, по советам
того же Бомелия, царь так ревниво, во все продолжение своего царствования, сохранял дружбу с английской королевой Елизаветой, обещавшей ему безопасное убежище от козней крамольников-бояр.
— Жаль брата… дочь… — чуть слышно произнес между
тем князь Василий, как бы отвечая своим собственным
мыслям.
На эту
мысль навел Григория Лукьяновича его достойный наперсник — Тимофей Хлоп, прочитавший в хартийном летописце, что за сто лет перед
тем клеветники новгородские перед Иваном III употребили в дело подобное же доказательство мнимой измены ему отчины святой Софии.
Неточные совпадения
Хлестаков, молодой человек лет двадцати трех, тоненький, худенький; несколько приглуповат и, как говорят, без царя в голове, — один из
тех людей, которых в канцеляриях называют пустейшими. Говорит и действует без всякого соображения. Он не в состоянии остановить постоянного внимания на какой-нибудь
мысли. Речь его отрывиста, и слова вылетают из уст его совершенно неожиданно. Чем более исполняющий эту роль покажет чистосердечия и простоты,
тем более он выиграет. Одет по моде.
Григорий шел задумчиво // Сперва большой дорогою // (Старинная: с высокими // Курчавыми березами, // Прямая, как стрела). // Ему
то было весело, //
То грустно. Возбужденная // Вахлацкою пирушкою, // В нем сильно
мысль работала // И в песне излилась:
Стародум(читает). «…Я теперь только узнал… ведет в Москву свою команду… Он с вами должен встретиться… Сердечно буду рад, если он увидится с вами… Возьмите труд узнать образ
мыслей его». (В сторону.) Конечно. Без
того ее не выдам… «Вы найдете… Ваш истинный друг…» Хорошо. Это письмо до тебя принадлежит. Я сказывал тебе, что молодой человек, похвальных свойств, представлен… Слова мои тебя смущают, друг мой сердечный. Я это и давеча приметил и теперь вижу. Доверенность твоя ко мне…
Стародум. Благодарение Богу, что человечество найти защиту может! Поверь мне, друг мой, где государь
мыслит, где знает он, в чем его истинная слава, там человечеству не могут не возвращаться его права. Там все скоро ощутят, что каждый должен искать своего счастья и выгод в
том одном, что законно… и что угнетать рабством себе подобных беззаконно.
В одной письме развивает
мысль, что градоначальники вообще имеют право на безусловное блаженство в загробной жизни, по
тому одному, что они градоначальники; в другом утверждает, что градоначальники обязаны обращать на свое поведение особенное внимание, так как в загробной жизни они против всякого другого подвергаются истязаниям вдвое и втрое.