Неточные совпадения
Трудно описать выражение лица Борецкой при этом известии; оно не сделалось печальным, взоры не омрачились, и ни
одно слово не вырвалось из полуоткрытого рта, кроме глухого звука, который тотчас и замер. Молча, широко раскрытыми глазами глядела она на рокового вестника, казалось, вымаливала от него повторения слова «
месть».
— Да их, вашу братию, новгородский народ не стал терпеть за обманы и называть челядинцами, голой Литвой, блудливыми кошками и трусливыми зайцами! —
заметил один из старцев.
— Мы верили тебе, боярыня, да проверились, — заговорил он. — И тогда литвины сидели на вече чурбанами и делали
один раздор! Я сам готов отрубить себе руку, если она довременно подпишет мир с Иоанном и в чем-либо уронит честь Новгорода, но теперь нам грозит явная гибель… Коли хочешь, натыкайся на
меч сама и со своими клевретами.
Руки, державшие добычу, замерли на минуту, затем поднялись для молитвы, шапки покатились с голов, но толпа не
смела поднять глаз и, ошеломленная стыдом, отшатнулась и пала на колени, как
один человек.
«Ползают
одни гады, — отвечал я ему резко, — а приветствовать литвин я должен не языком, а
мечом.
Иоанн III Васильевич, царствовавший с 1462 по 1505 год, первый из русских государей стал именовать себя царем и был
одним из величайших монархов России. Он довершил труды своих предшественников в собирании русских отдельных княжений в единое государство и своими мудрыми делами ясно указал цели и
наметил тот путь, по которому и пошли потом его преемники вплоть до наших времен.
— Ты знаешь, брат, — отвечал Оболенский с дрожью в голосе, — я теперь сир и душой и телом, хозяйка давно уже покинула меня и если бы не сын —
одна надежда — пуще бы зарвался я к ней, да уж и так, мнится мне, скоро я разочтусь с землей. Дни каждого человека сочтены в руке Божьей, а моих уж много, так говори же
смело, в самую душу приму я все, в ней и замрет все.
— Вестимо, не спускать же немчинам, — вставил свое слово
один из дружинников, Иван, по прозвищу Пропалый, и поправил свой
меч, висевший на широком ремне через плечо.
— Стой, стой,
одно условие! — прервал его фон Ферзен, обращаясь к Гритлиху. — Останься с нами. Я разрешаю тебе это, поклянись клятвой рыцаря, что исполнишь наше желание. Поклянись на
мече…
Юноша продолжал стоять неподвижно на
одном месте и даже не
замечал, как вокруг него все более и более сгущался ночной сумрак, как шумели в пустынном парке пожелтевшие листья деревьев, колеблемые резким осенним ветром.
— Я со своей стороны давно подумывал, что пора подчинить их самосудную власть
одному князю. Насмотрелся я вдоволь на их посадников. Это не блюстители правосудия, а торгаши властью и совестью; правота там продается, как залежалый товар, —
заметил снова Федор Давыдович.
Вот как мы гульнем к ним на перепутье, повысмотрим, да повыглядим их движения, да усмирим новгородцев и
заметим по дороге притаившихся молодцов, чтобы так —
одним камнем наповал обоих!
— Знаю и тех, кто
одной рукой обнимает, а другой замахивается. Я жду воинов ваших к делу, которое скоро начнется, — с ударением
заметил великий князь.
— Скоро, чай, вы будете постничать: город ваш со всех сторон обложим ратью нашей так, что и птица без спроса не
посмеет пролететь в него, — говорил
один из московских бояр новгородскому сановнику.
— Князь!
Одна наша просьба до него и вас: уймите
мечи свои. За что ссориться нам и что делить единокровным сынам Руси православной? — отвечал
один из них.
— Боярыня! — воскликнул гневно посадник Кирилл, предупредив своих товарищей, — честь такая монета, которая не при тебе чеканилась, стало быть, не тебе и говорить о ней. Теперь
одним мужам пристало держать совет о делах отчизны, а словоохотливые языки жен — тупые
мечи для нее…
— Куда этот черт спрятал русского бродягу? —
заметил один из рейтаров Доннершварца.
— Врете, вы оба пьяны, стало быть, не разглядите, —
заметил один из рейтаров, сам насилу держась на ногах. — Это не колода и не зарезанный человек, а зверь. Дайте-ка, я попробую его копьем: коли подаст голос, мы узнаем, что это такое.
— Вестимо! Однако у них, собак, стены-то несокрушимы: ни
меч, ни огонь не возьмет их! —
заметил один из дружинников.
— И соседей собралось на подмогу им число не малое… Вишь, каким гоголем разъезжает
один! Должно, их набольший! —
заметил другой, указывая на
одного плечистого рыцаря, который осматривал стены, галопируя около них на статном иноходце.
— Пленник Павел рассказывал нам, что эти новгородцы — народ вольный, вечевой… Их щадить нечего. Они хоть и богаты, а выкупу от них не жди… разве только нового набега, —
заметил один из рыцарей.
Вскоре, впрочем,
один из дружинников встретил своим
мечом стену. Шедшие повернули вправо и увидали вдали слабое мерцание огонька.
— Куда же девался этот искариотский Павел? — спросил
один из дружинников, отирая свой окровавленный
меч.
— Я вижу кто! — грозно встретил его Бернгард,
одной рукой схватив его за шиворот, а другой приставив
меч к его груди. — Кайся, сколько вас здесь и где твои сообщники, тогда я
одним ударом покончу с тобой, а иначе — ты умрешь мучительной смертью…
— Кто за мной! — слышался голос Бернгарда, с отвагой кидавшегося отражать русских от разбитых уже ворот, но число его рейтаров редело, и
один оглушительный удар русского
меча сшиб с него шлем и оторвал половину уха; рассыпавшиеся волосы его оросились кровью.
Эмма стояла на стене, недалеко от клокочущего пламени, машинально распростерши руки и обводя всех диким взглядом, наблюдая за каждым взмахом
меча, как бы ожидая, что
один из них, наконец, поразит и ее.
Он взглянул назад и
заметил старика, который, прислонясь к стене,
один защищал вход через нее в замок. Дмитрий, нападая на него, вышиб
меч из рук его, нанес удар и, перешедши через его труп, соединился со своими.
— Так я научу тебя ползать не только передо мной, но еще под ногами моего коня! — с бешенством крикнул новгородский богатырь, и
одним взмахом
меча своего вышиб
меч противника.
Неточные совпадения
Хлестаков. Да, и в журналы
помещаю. Моих, впрочем, много есть сочинений: «Женитьба Фигаро», «Роберт-Дьявол», «Норма». Уж и названий даже не помню. И всё случаем: я не хотел писать, но театральная дирекция говорит: «Пожалуйста, братец, напиши что-нибудь». Думаю себе: «Пожалуй, изволь, братец!» И тут же в
один вечер, кажется, всё написал, всех изумил. У меня легкость необыкновенная в мыслях. Все это, что было под именем барона Брамбеуса, «Фрегат „Надежды“ и „Московский телеграф“… все это я написал.
Одни судили так: // Господь по небу шествует, // И ангелы его //
Метут метлою огненной // Перед стопами Божьими // В небесном поле путь;
Довольно демон ярости // Летал с
мечом карающим // Над русскою землей. // Довольно рабство тяжкое //
Одни пути лукавые // Открытыми, влекущими // Держало на Руси! // Над Русью оживающей // Святая песня слышится, // То ангел милосердия, // Незримо пролетающий // Над нею, души сильные // Зовет на честный путь.
— Слыхал, господа головотяпы! — усмехнулся князь («и таково ласково усмехнулся, словно солнышко просияло!» —
замечает летописец), — весьма слыхал! И о том знаю, как вы рака с колокольным звоном встречали — довольно знаю! Об
одном не знаю, зачем же ко мне-то вы пожаловали?
В краткий период безначалия (см."Сказание о шести градоначальницах"), когда в течение семи дней шесть градоначальниц вырывали друг у друга кормило правления, он с изумительною для глуповца ловкостью перебегал от
одной партии к другой, причем так искусно
заметал следы свои, что законная власть ни минуты не сомневалась, что Козырь всегда оставался лучшею и солиднейшею поддержкой ее.