Цитаты со словом «одну»
Прошло пятнадцать лет, [Введение к «Тюрьме и ссылке», писанное в мае 1854 года. (Прим. А. И. Герцена.)] «я жил в
одном из лондонских захолустий, близ Примроз-Гиля, отделенный от всего мира далью, туманом и своей волей.
В Лондоне не было ни
одного близкого мне человека. Были люди, которых я уважал, которые уважали меня, но близкого никого. Все подходившие, отходившие, встречавшиеся занимались одними общими интересами, делами всего человечества, по крайней мере делами целого народа; знакомства их были, так сказать, безличные. Месяцы проходили, и ни одного слова о том, о чем хотелось поговорить.
…А между тем я тогда едва начинал приходить в себя, оправляться после ряда страшных событий, несчастий, ошибок. История последних годов моей жизни представлялась мне яснее и яснее, и я с ужасом видел, что ни
один человек, кроме меня, не знает ее и что с моей смертью умрет истина.
Я решился писать; но
одно воспоминание вызывало сотни других; все старое, полузабытое воскресало: отроческие мечты, юношеские надежды, удаль молодости, тюрьма и ссылка — эти ранние несчастия, не оставившие никакой горечи на душе, пронесшиеся, как вешние грозы, освежая и укрепляя своими ударами молодую жизнь».
Когда я начинал новый труд, я совершенно не помнил о существовании «Записок
одного молодого человека» и как-то случайно попал на них в British Museum'e, [Британском музее (англ.).] перебирая русские журналы.
Тон «Записок
одного молодого человека» до того был розен, что я не мог ничего взять из них; они принадлежат молодому времени, они должны остаться сами по себе.
Несколько опытов мне не удались, — я их бросил. Наконец, перечитывая нынешним летом
одному из друзей юности мои последние тетради, я сам узнал знакомые черты и остановился… труд мой был кончен!
Очень может быть, что я далеко переценил его, что в этих едва обозначенных очерках схоронено так много только для меня
одного; может, я гораздо больше читаю, чем написано; сказанное будит во мне сны, служит иероглифом, к которому у меня есть ключ. Может, я один слышу, как под этими строками бьются духи… может, но оттого книга эта мне не меньше дорога. Она долго заменяла мне и людей и утраченное. Пришло время и с нею расстаться.
Все личное быстро осыпается, этому обнищанию надо покориться. Это не отчаяние, не старчество, не холод и не равнодушие: это — седая юность,
одна из форм выздоровления или, лучше, самый процесс его. Человечески переживать иные раны можно только этим путем.
Жизнь… жизни, народы, революции, любимейшие головы возникали, менялись и исчезали между Воробьевыми горами и Примроз-Гилем; след их уже почти заметен беспощадным вихрем событий. Все изменилось вокруг: Темза течет вместо Москвы-реки, и чужое племя около… и нет нам больше дороги на родину…
одна мечта двух мальчиков — одного 13 лет, другого 14 — уцелела!
Таков остался наш союз…
Опять
одни мы в грустный путь пойдем.
Об истине глася неутомимо, —
И пусть мечты и люди идут мимо!
За домом, знаете, большой сад, мы туда, думаем, там останемся сохранны; сели, пригорюнившись, на скамеечках, вдруг откуда ни возьмись ватага солдат, препьяных,
один бросился с Павла Ивановича дорожный тулупчик скидывать; старик не дает, солдат выхватил тесак да по лицу его и хвать, так у них до кончины шрам и остался; другие принялись за нас, один солдат вырвал вас у кормилицы, развернул пеленки, нет ли-де каких ассигнаций или брильянтов, видит, что ничего нет, так нарочно, озорник, изодрал пеленки, да и бросил.
Утром рано подходит офицер и всех мужчин забрал, и вашего папеньку тоже, оставил
одних женщин да раненого Павла Ивановича, и повел их тушить окольные домы, так до самого вечера пробыли мы одни; сидим и плачем, да и только.
Таково было мое первое путешествие по России; второе было без французских уланов, без уральских казаков и военнопленных, — я был
один, возле меня сидел пьяный жандарм.
С месяц отец мой оставался арестованным в доме Аракчеева; к нему никого не пускали;
один С. С. Шишков приезжал по приказанию государя расспросить о подробностях пожара, вступления неприятеля и о свидании с Наполеоном; он был первый очевидец, явившийся в Петербург.
Из Ярославской губернии мы переехали в Тверскую и наконец, через год, перебрались в Москву. К тем порам воротился из Швеции брат моего отца, бывший посланником в Вестфалии и потом ездивший зачем-то к Бернадоту; он поселился в
одном доме с нами.
За мной ходили две нянюшки —
одна русская и одна немка; Вера Артамоновна и m-me Прово были очень добрые женщины, но мне было скучно смотреть, как они целый день вяжут чулок и пикируются между собой, а потому при всяком удобном случае я убегал на половину Сенатора (бывшего посланника), к моему единственному приятелю, к его камердинеру Кало.
Кало часа по два показывал мне
одни и те же изображения, повторяя те же объяснения в тысячный раз.
— Сойдите на минуточку вниз, вас спрашивает
один человечек.
Недоставало, может,
одного — товарища, но я все ребячество провел в одиночестве [Кроме меня, у моего отца был другой сын, лет десять старше меня.
После ряда истязаний, вынесенных с чрезвычайным мужеством, превратив целое существование в
одну перемежающуюся операцию, доктора объявили его болезнь неизлечимой.
Старосты и крестьяне теряли голову:
один требует подвод, другой сена, третий дров, каждый распоряжается, каждый посылает своих поверенных.
Имея
один интерес, они не могли никогда согласиться в образе действия; противная партия, естественно, воспользовалась этим.
Это было
одно из тех оригинально-уродливых существ, которые только возможны в оригинально-уродливой русской жизни.
Часа за два перед ним явился старший племянник моего отца, двое близких знакомых и
один добрый, толстый и сырой чиновник, заведовавший делами. Все сидели в молчаливом ожидании, вдруг взошел официант и каким-то не своим голосом доложил...
Отцу моему досталось Васильевское, большое подмосковное именье в Рузском уезде. На следующий год мы жили там целое лето; в продолжение этого времени Сенатор купил себе дом на Арбате; мы приехали
одни на нашу большую квартиру, опустевшую и мертвую. Вскоре потом и отец мой купил тоже дом в Старой Конюшенной.
С Сенатором удалялся, во-первых, Кало, а во-вторых, все живое начало нашего дома. Он
один мешал ипохондрическому нраву моего отца взять верх, теперь ему была воля вольная. Новый дом был печален, он напоминал тюрьму или больницу; нижний этаж был со сводами, толстые стены придавали окнам вид крепостных амбразур; кругом дома со всех сторон был ненужной величины двор.
В сущности, скорее надобно дивиться — как Сенатор мог так долго жить под
одной крышей с моим отцом, чем тому, что они разъехались. Я редко видал двух человек более противуположных, как они.
Он никогда не бывал дома. Он заезжал в день две четверки здоровых лошадей:
одну утром, одну после обеда. Сверх сената, который он никогда не забывал, опекунского совета, в котором бывал два раза в неделю, сверх больницы и института, он не пропускал почти ни один французский спектакль и ездил раза три в неделю в Английский клуб. Скучать ему было некогда, он всегда был занят, рассеян, он все ехал куда-нибудь, и жизнь его легко катилась на рессорах по миру оберток и переплетов.
В комнатах все было неподвижно, пять-шесть лет
одни и те же книги лежали на одних и тех же местах и в них те же заметки.
— Разумеется, — добавляла Вера Артамоновна, — да вот что связало по рукам и ногам, — и она указывала спичками чулка на меня. — Взять с собой — куда? к чему? — покинуть здесь
одного, с нашими порядками, это и вчуже жаль!
Однажды настороженный, я в несколько недель узнал все подробности о встрече моего отца с моей матерью, о том, как она решилась оставить родительский дом, как была спрятана в русском посольстве в Касселе, у Сенатора, и в мужском платье переехала границу; все это я узнал, ни разу не сделав никому ни
одного вопроса.
Он явным образом в ложном положении,
одна военная служба может разом раскрыть карьеру и поправить его.
Вы говорите, что он имеет способности, да разве в военную службу идут
одни дураки?
Одно вы можете возразить, что ему дольше надобно служить до офицерского чина, да в этом-то именно мы и поможем вам.
Передняя и девичья составляли единственное живое удовольствие, которое у меня оставалось. Тут мне было совершенное раздолье, я брал партию
одних против других, судил и рядил вместе с моими приятелями их дела, знал все их секреты и никогда не проболтался в гостиной о тайнах передней.
Разве
одни крестьяне найдут кой-какие права…
Разумеется, отсутствие, с
одной стороны, всякого воспитания, с другой — крестьянской простоты при рабстве внесли бездну уродливого и искаженного в их нравы, но при всем этом они, как негры в Америке, остались полудетьми: безделица их тешит, безделица огорчает; желания их ограниченны и скорее наивны и человечественны, чем порочны.
В
одной из деревень Сенатора проживал на покое, то есть на хлебе, дряхлый старик Андрей Степанов.
Отрезанный сначала войной 1812 года от всякого сообщения, потом
один, без денег, на пепелище выгорелого села, он продал какие-то бревна, чтоб не умереть с голоду.
Я смотрел на старика: его лицо было так детски откровенно, сгорбленная фигура его, болезненно перекошенное лицо, потухшие глаза, слабый голос — все внушало доверие; он не лгал, он не льстил, ему действительно хотелось видеть прежде смерти в «кавалерии и регалиях» человека, который лет пятнадцать не мог ему простить каких-то бревен. Что это: святой или безумный? Да не
одни ли безумные и достигают святости?
В этом отношении было у нас лицо чрезвычайно интересное — наш старый лакей Бакай. Человек атлетического сложения и высокого роста, с крупными и важными чертами лица, с видом величайшего глубокомыслия, он дожил до преклонных лет, воображая, что положение лакея
одно из самых значительных.
Он не пропускал ни
одного движения, ни одного слова, чтоб не разбранить мальчишек; к словам нередко прибавлял он и тумак или «ковырял масло», то есть щелкал как-то хитро и искусно, как пружиной, большим пальцем и мизинцем по голове.
Когда он разгонял наконец мальчишек и оставался
один, его преследования обращались на единственного друга его, Макбета, — большую ньюфаундлендскую собаку, которую он кормил, любил, чесал и холил. Посидев без компании минуты две-три, он сходил на двор и приглашал Макбета с собой на залавок; тут он заводил с ним разговор.
В заключение этого печального предмета скажу только
одно — на меня передняя не сделала никакого действительно дурного влияния.
Сверх передней и девичьей, было у меня еще
одно рассеяние, и тут, по крайней мере, не было мне помехи. Я любил чтение столько же, сколько не любил учиться. Страсть к бессистемному чтению была вообще одним из главных препятствий серьезному учению. Я, например, прежде и после терпеть не мог теоретического изучения языков, но очень скоро выучивался кой-как понимать и болтать с грехом пополам, и на этом останавливался, потому что этого было достаточно для моего чтения.
Одним из самых странных эпизодов моего тогдашнего учения было приглашение французского актера Далеса давать мне уроки декламации.
[Органист и учитель музыки, о котором говорится в «Записках
одного молодого человека», И. И. Экк давал только уроки музыки, не имев никакого влияния.
Одним зимним утром, как-то не в свое время, приехал Сенатор; озабоченный, он скорыми шагами прошел в кабинет моего отца и запер дверь, показавши мне рукой, чтоб я остался в зале.
При Николае де Санглен попал сам под надзор полиции и считался либералом, оставаясь тем же, чем был; по
одному этому легко вымерить разницу царствований.
Цитаты из русской классики со словом «одну»
Ассоциации к слову «один»
Предложения со словом «один»
- Но есть ещё одна сторона дела, которая, как может показаться с первого раза, указывает на существенную разницу между старым рефлексом и этим новым явлением, которое я сейчас также назвал рефлексом.
- Во-вторых, ещё одна сторона дела, о которой обычно не упоминают в парадных биографиях.
- У меня в списке первоочередников оставался ещё один человек, на которого, впрочем, никаких особых надежд я возлагать не осмеливался.
- (все предложения)
Сочетаемость слова «один»
Значение слова «один»
ОДИ́Н, одного́, м.; одна́, одно́й, ж.; одно́, одного́, ср.; мн. одни́, -и́х; числ. колич. 1. Число 1. К одному прибавить три. (Малый академический словарь, МАС)
Все значения слова ОДИН
Афоризмы русских писателей со словом «один»
- Гений — это нация в одном лице.
- Желуди-то одинаковы, но когда вырастут из них молодые дубки — из одного дубка делают кафедру для ученого, другой идет на рамку для портрета любимой девушки, в из третьего дубка смастерят такую виселицу, что любо-дорого…
- Любовь-нежность (жалость) — все отдает, и нет ей предела. И никогда она на себя не оглядывается, потому что «не ищет своего». Только одна и не ищет.
- (все афоризмы русских писателей)
Дополнительно