Неточные совпадения
Тон «Записок одного молодого человека» до того
был розен, что я
не мог ничего взять из них; они принадлежат молодому времени, они должны остаться сами
по себе.
Я ее полюбил за то особенно, что она первая стала обращаться со мной по-человечески, то
есть не удивлялась беспрестанно тому, что я вырос,
не спрашивала, чему учусь и хорошо ли учусь, хочу ли в военную службу и в какой полк, а говорила со мной так, как люди вообще говорят между
собой,
не оставляя, впрочем, докторальный авторитет, который девушки любят сохранять над мальчиками несколько лет моложе их.
Присланный на казенный счет,
не по своей воле, он
был помещен в наш курс, мы познакомились с ним, он вел
себя скромно и печально, никогда мы
не слыхали от него ни одного резкого слова, но никогда
не слыхали и ни одного слабого.
Я имею отвращение к людям, которые
не умеют,
не хотят или
не дают
себе труда идти далее названия, перешагнуть через преступление, через запутанное, ложное положение, целомудренно отворачиваясь или грубо отталкивая. Это делают обыкновенно отвлеченные, сухие, себялюбивые, противные в своей чистоте натуры или натуры пошлые, низшие, которым еще
не удалось или
не было нужды заявить
себя официально: они
по сочувствию дома на грязном дне, на которое другие упали.
Для какого-то непонятного контроля и порядка он приказывал всем сосланным на житье в Пермь являться к
себе в десять часов утра
по субботам. Он выходил с трубкой и с листом, поверял, все ли налицо, а если кого
не было, посылал квартального узнавать о причине, ничего почти ни с кем
не говорил и отпускал. Таким образом, я в его зале перезнакомился со всеми поляками, с которыми он предупреждал, чтоб я
не был знаком.
В Вильне
был в то время начальником, со стороны победоносного неприятеля, тот знаменитый ренегат Муравьев, который обессмертил
себя историческим изречением, что «он принадлежит
не к тем Муравьевым, которых вешают, а к тем, которые вешают». Для узкого мстительного взгляда Николая люди раздражительного властолюбия и грубой беспощадности
были всего пригоднее,
по крайней мере всего симпатичнее.
В начале царствования Александра в Тобольск приезжал какой-то ревизор. Ему нужны
были деловые писаря, кто-то рекомендовал ему Тюфяева. Ревизор до того
был доволен им, что предложил ему ехать с ним в Петербург. Тогда Тюфяев, у которого,
по собственным словам, самолюбие
не шло дальше места секретаря в уездном суде, иначе оценил
себя и с железной волей решился сделать карьеру.
Восточная Сибирь управляется еще больше спустя рукава. Это уж так далеко, что и вести едва доходят до Петербурга. В Иркутске генерал-губернатор Броневский любил палить в городе из пушек, когда «гулял». А другой служил пьяный у
себя в доме обедню в полном облачении и в присутствии архиерея.
По крайней мере, шум одного и набожность другого
не были так вредны, как осадное положение Пестеля и неусыпная деятельность Капцевича.
Между моими знакомыми
был один почтенный старец, исправник, отрешенный
по сенаторской ревизии от дел. Он занимался составлением просьб и хождением
по делам, что именно
было ему запрещено. Человек этот, начавший службу с незапамятных времен, воровал, подскабливал, наводил ложные справки в трех губерниях, два раза
был под судом и проч. Этот ветеран земской полиции любил рассказывать удивительные анекдоты о самом
себе и своих сослуживцах,
не скрывая своего презрения к выродившимся чиновникам нового поколения.
С летами страх прошел, но дома княгини я
не любил — я в нем
не мог дышать вольно, мне
было у нее
не по себе, и я, как пойманный заяц, беспокойно смотрел то в ту, то в другую сторону, чтоб дать стречка.
А спондей английских часов продолжал отмеривать дни, часы, минуты… и наконец домерил до роковой секунды; старушка раз, вставши, как-то дурно
себя чувствовала; прошлась
по комнатам — все нехорошо; кровь пошла у нее носом и очень обильно, она
была слаба, устала, прилегла, совсем одетая, на своем диване, спокойно заснула… и
не просыпалась. Ей
было тогда за девяносто лет.
…Две молодые девушки (Саша
была постарше) вставали рано
по утрам, когда все в доме еще спало, читали Евангелие и молились, выходя на двор, под чистым небом. Они молились о княгине, о компаньонке, просили бога раскрыть их души; выдумывали
себе испытания,
не ели целые недели мяса, мечтали о монастыре и о жизни за гробом.
Без возражений, без раздражения он
не хорошо говорил, но когда он чувствовал
себя уязвленным, когда касались до его дорогих убеждений, когда у него начинали дрожать мышцы щек и голос прерываться, тут надобно
было его видеть: он бросался на противника барсом, он рвал его на части, делал его смешным, делал его жалким и
по дороге с необычайной силой, с необычайной поэзией развивал свою мысль.
В тридцатых годах убеждения наши
были слишком юны, слишком страстны и горячи, чтоб
не быть исключительными. Мы могли холодно уважать круг Станкевича, но сблизиться
не могли. Они чертили философские системы, занимались анализом
себя и успокоивались в роскошном пантеизме, из которого
не исключалось христианство. Мы мечтали о том, как начать в России новый союз
по образцу декабристов, и самую науку считали средством. Правительство постаралось закрепить нас в революционных тенденциях наших.
Стало
быть, задача сама
по себе выразить весь этот сумбур
была не легка.
Мать,
не понимая глупого закона, продолжала просить, ему
было скучно, женщина, рыдая, цеплялась за его ноги, и он сказал, грубо отталкивая ее от
себя: «Да что ты за дура такая, ведь по-русски тебе говорю, что я ничего
не могу сделать, что же ты пристаешь».
Мое страстное увлечение имело слишком мимолетный характер, чтоб овладеть мною, — тут
не было корней (ни с той, ни с другой стороны, с ее стороны вряд
было ли и увлеченье), и все прошло бы бесследно, оставя
по себе улыбку, знойное воспоминание и, может, раза два вспыхнувшую краску на щеках…
В ней
есть доля страсти, заставлявшая меня плакать в 1846 и обвинять
себя в бессилии разорвать связь, которая, по-видимому,
не могла продолжаться.
Старикам и молодым
было неловко с ним,
не по себе; они, бог знает отчего, стыдились его неподвижного лица, его прямо смотрящего взгляда, его печальной насмешки, его язвительного снисхождения.
Были иные всходы, подседы, еще
не совсем известные самим
себе, еще ходившие с раскрытой шеей à l'enfant [как дети (фр.).] или учившиеся
по пансионам и лицеям;
были молодые литераторы, начинавшие пробовать свои силы и свое перо, но все это еще
было скрыто и
не в том мире, в котором жил Чаадаев.
Вовсе
не будучи политическим человеком, он
по удельному весу сделался одним из «лидеров» оппозиции, и, когда эрцгерцог Иоанн, бывший каким-то викарием империи, окончательно сбросил с
себя маску добродушия и популярности, заслуженной тем, что он женился когда-то на дочери станционного смотрителя и иногда ходил во фраке, Фогт с четырьмя товарищами
были выбраны на его место.
Прудон сидит у кровати больного и говорит, что он очень плох потому и потому. Умирающему
не поможешь, строя идеальную теорию о том, как он мог бы
быть здоров,
не будь он болен, или предлагая ему лекарства, превосходные сами
по себе, но которых он принять
не может или которых совсем нет налицо.