— Ну, вот видите, — сказал мне Парфений, кладя палец за губу и растягивая себе рот, зацепивши им за щеку, одна из его любимых игрушек. — Вы человек умный и начитанный, ну, а старого воробья на мякине вам не провести. У вас тут что-то неладно; так вы, коли уже пожаловали ко мне, лучше расскажите мне
ваше дело по совести, как на духу. Ну, я тогда прямо вам и скажу, что можно и чего нельзя, во всяком случае, совет дам не к худу.
— Кстати, — сказал он мне, останавливая меня, — я вчера говорил о
вашем деле с Киселевым. [Это не П. Д. Киселев, бывший впоследствии в Париже, очень порядочный человек и известный министр государственных имуществ, а другой, переведенный в Рим. (Прим. А. И. Герцена.)] Я вам должен сказать, вы меня извините, он очень невыгодного мнения о вас и вряд ли сделает что-нибудь в вашу пользу.
Неточные совпадения
— Что делать с
вашими? — спросил казацкий генерал Иловайский, — здесь оставаться невозможно, они здесь не вне ружейных выстрелов, и со
дня на
день можно ждать серьезного
дела.
— В самом
деле, уж какой вы, на вас и сердиться нельзя… лакомство какое! сливки-то я уже и без
вашего спроса приготовила. А вот зарница… хорошо! это к хлебу зарит.
— Слушайте, — сказал я, — вы можете быть уверены, что ректор начнет не с вас, а с меня; говорите то же самое с вариациями; вы же и в самом
деле ничего особенного не сделали. Не забудьте одно: за то, что вы шумели, и за то, что лжете, — много-много вас посадят в карцер; а если вы проболтаетесь да кого-нибудь при мне запутаете, я расскажу в аудитории, и мы отравим вам
ваше существование.
— Государь, — ответил Стааль, — пощадите мои седые волосы, я дожил до них без малейшего пятна. Мое усердие известно
вашему величеству, кровь моя, остаток
дней принадлежат вам. Но тут
дело идет о моей чести — моя совесть восстает против того, что делается в комиссии.
— Я, — сказал он, — пришел поговорить с вами перед окончанием
ваших показаний. Давнишняя связь моего покойного отца с
вашим заставляет меня принимать в вас особенное участие. Вы молоды и можете еще сделать карьеру; для этого вам надобно выпутаться из
дела… а это зависит, по счастию, от вас.
Ваш отец очень принял к сердцу
ваш арест и живет теперь надеждой, что вас выпустят; мы с князем Сергием Михайловичем сейчас говорили об этом и искренно готовы многое сделать; дайте нам средства помочь.
— Есть, точно, небольшое
дело,
ваша милость.
Любезнейшая Наталья Александровна! Сегодня
день вашего рождения, с величайшим желанием хотелось бы мне поздравить вас лично, но, ей-богу, нет никакой возможности. Я виноват, что давно не был, но обстоятельства совершенно не позволили мне по желанию расположить временем. Надеюсь, что вы простите мне, и желаю вам полного развития всех
ваших талантов и всего запаса счастья, которым наделяет судьба души чистые.
— Разумеется,
дело не важное; но вот оно до чего вас довело. Государь тотчас вспомнил
вашу фамилию и что вы были в Вятке и велел вас отправить назад. А потому граф и поручил мне уведомить вас, чтоб вы завтра в восемь часов утра приехали к нему, он вам объявит высочайшую волю.
Его величество воспрещает вам въезд в столицы, вы снова отправитесь под надзор полиции, но место
вашего жительства предоставлено назначить министру внутренних
дел.
— Зачем это вы, в самом
деле? Ну, давайте
вашу просьбу, я пересмотрю.
—
Дело излишнее, я
вашему слову верю больше, чем гербовой бумаге.
— Сердцем я больше связан с вами, но не
делю многого из
ваших убеждений; с нашими я ближе верой, но столько же расхожусь в другом.
— Сколько хотите… Впрочем, — прибавил он с мефистофелевской иронией в лице, — вы можете это
дело обделать даром — права
вашей матушки неоспоримы, она виртембергская подданная, адресуйтесь в Штутгарт — министр иностранных
дел обязан заступиться за нее и выхлопотать уплату. Я, по правде сказать, буду очень рад свалить с своих плеч это неприятное
дело.
Потому-то мне и больно видеть имя
ваше вместе с именами людей неспособных, испортивших все
дело, с именами, которые нам только напоминают бедствия, обрушенные ими на нас.
Ни вам, ни истории эти люди не нужны, все, что для них можно сделать — это отпустить им их прегрешения. Вы их хотите покрыть
вашим именем, вы хотите
разделить с ними
ваше влияние,
ваше прошедшее; они
разделят с вами свою непопулярность, свое прошедшее.
Представляя на
ваше рассмотрение, г. Президент, это
дело, я буду вас просить, как особенного одолжения, в случае нового отказа, объяснить мне это происшествие, которое слишком любопытно и интересно, чтоб я считал себя вправе скрыть его от общего сведения.
Вот что он писал мне 29 августа 1849 года в Женеву: «Итак,
дело решено: под моей общей дирекцией вы имеете участие в издании журнала,
ваши статьи должны быть принимаемы без всякого контроля, кроме того, к которому редакцию обязывает уважение к своим мнениям и страх судебной ответственности.
«
Ваши соотечественники далеки от того, чтобы
разделять эти идеи.
Я совершенно
разделяю ваше мнение насчет так называемых республиканцев; разумеется, это один вид общей породы доктринеров. Что касается этих вопросов, нам не в чем убеждать друг друга. Во мне и в моих сотрудниках вы найдете людей, которые пойдут с вами рука в руку…
— Ведь этакой! Я нарочно о
вашем деле с вами не заговаривал, хоть меня, разумеется, мучит любопытство. Дело фантастическое. Отложил было до другого раза, да, право, вы способны и мертвого раздразнить… Ну, пойдемте, только заранее скажу: я теперь только на минутку домой, чтобы денег захватить; потом запираю квартиру, беру извозчика и на целый вечер на острова. Ну куда же вам за мной?
Неточные совпадения
Городничий. Да, и тоже над каждой кроватью надписать по-латыни или на другом каком языке… это уж по
вашей части, Христиан Иванович, — всякую болезнь: когда кто заболел, которого
дня и числа… Нехорошо, что у вас больные такой крепкий табак курят, что всегда расчихаешься, когда войдешь. Да и лучше, если б их было меньше: тотчас отнесут к дурному смотрению или к неискусству врача.
Хлестаков (рисуется).А
ваши глаза лучше, нежели важные
дела… Вы никак не можете мне помешать, никаким образом не можете; напротив того, вы можете принесть удовольствие.
Стародум. Оттого, мой друг, что при нынешних супружествах редко с сердцем советуют.
Дело в том, знатен ли, богат ли жених? Хороша ли, богата ли невеста? О благонравии вопросу нет. Никому и в голову не входит, что в глазах мыслящих людей честный человек без большого чина — презнатная особа; что добродетель все заменяет, а добродетели ничто заменить не может. Признаюсь тебе, что сердце мое тогда только будет спокойно, когда увижу тебя за мужем, достойным твоего сердца, когда взаимная любовь
ваша…
Цыфиркин. Да кое-как,
ваше благородие! Малу толику арихметике маракую, так питаюсь в городе около приказных служителей у счетных
дел. Не всякому открыл Господь науку: так кто сам не смыслит, меня нанимает то счетец поверить, то итоги подвести. Тем и питаюсь; праздно жить не люблю. На досуге ребят обучаю. Вот и у их благородия с парнем третий год над ломаными бьемся, да что-то плохо клеятся; ну, и то правда, человек на человека не приходит.
Цыфиркин.
Ваше благородие, завсегда без
дела лаяться изволите.