Я знал в остроге одного арестанта, наружностью размера
колоссального, но до того кроткого, тихого, смиренного, что нельзя было представить себе, каким
образом он очутился в остроге.
— Давеча, например, я выказал ум, талант,
колоссальную начитанность, знание сердца человеческого, знание современных литератур; я показал и блестящим
образом развернул, как из какого-нибудь комаринского может вдруг составиться высокая тема для разговора у человека талантливого.
С большим трудом повернув голову направо и налево, отчего у меня зашумело в ушах, я увидел слабо освещенную длинную палату с двумя рядами постелей, на которых лежали закутанные фигуры больных, какого-то рыцаря в медных доспехах, стоявшего между больших окон с опущенными белыми шторами и оказавшегося просто огромным медным умывальником,
образ Спасителя в углу с слабо теплившейся лампадкою, две
колоссальные кафельные печи.
А ведь могло быть, а ведь было наверно так, что я произвел на него
колоссальное впечатление в Т., именно
колоссальное и „отрадное“, и именно с таким Шиллером в
образе Квазимодо и могло это произойти!
Он видел, как все, начиная с детских, неясных грез его, все мысли и мечты его, все, что он выжил жизнию, все, что вычитал в книгах, все, об чем уже и забыл давно, все одушевлялось, все складывалось, воплощалось, вставало перед ним в
колоссальных формах и
образах, ходило, роилось кругом него; видел, как раскидывались перед ним волшебные, роскошные сады, как слагались и разрушались в глазах его целые города, как целые кладбища высылали ему своих мертвецов, которые начинали жить сызнова, как приходили, рождались и отживали в глазах его целые племена и народы, как воплощалась, наконец, теперь, вокруг болезненного одра его, каждая мысль его, каждая бесплотная греза, воплощалась почти в миг зарождения; как, наконец, он мыслил не бесплотными идеями, а целыми мирами, целыми созданиями, как он носился, подобно пылинке, во всем этом бесконечном, странном, невыходимом мире и как вся эта жизнь, своею мятежною независимостью, давит, гнетет его и преследует его вечной, бесконечной иронией; он слышал, как он умирает, разрушается в пыль и прах, без воскресения, на веки веков; он хотел бежать, но не было угла во всей вселенной, чтоб укрыть его.