Я давно любил, и любил страстно, Ника, но не решался
назвать его «
другом», и когда он жил летом в Кунцеве, я писал ему в конце письма: «
Друг ваш или нет, еще не знаю». Он первый стал мне писать ты и
называл меня
своим Агатоном по Карамзину, а я звал его моим Рафаилом по Шиллеру. [«Philosophische Briefe» — «Философские письма» (нем.) (Прим. А. И. Герцена.)]
Немки пропадали со скуки и, увидевши человека, который если не хорошо, то понятно мог объясняться по-немецки, пришли в совершенный восторг, запоили меня кофеем и еще какой-то «калтешале», [прохладительным напитком (от нем. kaLte SchaLe).] рассказали мне все
свои тайны, желания и надежды и через два дня
называли меня
другом и еще больше потчевали сладкими мучнистыми яствами с корицей.
В то самое время, как Гарибальди
называл Маццини
своим «
другом и учителем»,
называл его тем ранним, бдящим сеятелем, который одиноко стоял на поле, когда все спало около него, и, указывая просыпавшимся путь, указал его тому рвавшемуся на бой за родину молодому воину, из которого вышел вождь народа итальянского; в то время, как, окруженный
друзьями, он смотрел на плакавшего бедняка-изгнанника, повторявшего
свое «ныне отпущаеши», и сам чуть не плакал — в то время, когда он поверял нам
свой тайный ужас перед будущим, какие-то заговорщики решили отделаться, во что б ни стало, от неловкого гостя и, несмотря на то, что в заговоре участвовали люди, состарившиеся в дипломациях и интригах, поседевшие и падшие на ноги в каверзах и лицемерии, они сыграли
свою игру вовсе не хуже честного лавочника, продающего на
свое честное слово смородинную ваксу за Old Port.