Неточные совпадения
Плантаторы обыкновенно вводят
в счет страховую премию рабства, то
есть содержание жены, детей помещиком и скудный кусок хлеба где-нибудь
в деревне под старость лет. Конечно, это надобно взять
в расчет; но страховая премия сильно понижается — премией страха телесных наказаний, невозможностью перемены
состояния и гораздо худшего содержания.
У Сенатора
был повар необычайного таланта, трудолюбивый, трезвый, он шел
в гору; сам Сенатор хлопотал, чтоб его приняли
в кухню государя, где тогда
был знаменитый повар-француз. Поучившись там, он определился
в Английский клуб, разбогател, женился, жил барином; но веревка крепостного
состояния не давала ему ни покойно спать, ни наслаждаться своим положением.
— Какая смелость с вашей стороны, — продолжал он, — я удивляюсь вам;
в нормальном
состоянии никогда человек не может решиться на такой страшный шаг. Мне предлагали две, три партии очень хорошие, но как я вздумаю, что у меня
в комнате
будет распоряжаться женщина,
будет все приводить по-своему
в порядок, пожалуй,
будет мне запрещать курить мой табак (он курил нежинские корешки), поднимет шум, сумбур, тогда на меня находит такой страх, что я предпочитаю умереть
в одиночестве.
Прошло с год, дело взятых товарищей окончилось. Их обвинили (как впоследствии нас, потом петрашевцев)
в намерении составить тайное общество,
в преступных разговорах; за это их отправляли
в солдаты,
в Оренбург. Одного из подсудимых Николай отличил — Сунгурова. Он уже кончил курс и
был на службе, женат и имел детей; его приговорили к лишению прав
состояния и ссылке
в Сибирь.
Но что же это
была бы за молодежь, которая могла бы
в ожидании теоретических решений спокойно смотреть на то, что делалось вокруг, на сотни поляков, гремевших цепями по Владимирской дороге, на крепостное
состояние, на солдат, засекаемых на Ходынском поле каким-нибудь генералом Дашкевичем, на студентов-товарищей, пропадавших без вести.
Пока еще не разразилась над нами гроза, мой курс пришел к концу. Обыкновенные хлопоты, неспаные ночи для бесполезных мнемонических пыток, поверхностное учение на скорую руку и мысль об экзамене, побеждающая научный интерес, все это — как всегда. Я писал астрономическую диссертацию на золотую медаль и получил серебряную. Я уверен, что я теперь не
в состоянии был бы понять того, что тогда писал и что стоило вес серебра.
Большая часть между ними
были довольно добрые люди, вовсе не шпионы, а люди, случайно занесенные
в жандармский дивизион. Молодые дворяне, мало или ничему не учившиеся, без
состояния, не зная, куда приклонить главы, они
были жандармами потому, что не нашли другого дела. Должность свою они исполняли со всею военной точностью, но я не замечал тени усердия — исключая, впрочем, адъютанта, — но зато он и
был адъютантом.
Вообще поляков, сосланных на житье, не теснят, но материальное положение ужасно для тех, которые не имеют
состояния. Правительство дает неимущим по 15 рублей ассигнациями
в месяц; из этих денег следует платить за квартиру, одеваться,
есть и отапливаться.
В довольно больших городах,
в Казани, Тобольске, можно
было что-нибудь выработать уроками, концертами, играя на балах, рисуя портреты, заводя танцклассы.
В Перми и Вятке не
было и этих средств, И несмотря на то, у русских они не просили ничего.
Он выражался с необычайной грамматической правильностью, пространно, подробно, с ясностью, которая
в состоянии была своей излишностью затемнить простейший предмет.
Я Сашу потом знал очень хорошо. Где и как умела она развиться, родившись между кучерской и кухней, не выходя из девичьей, я никогда не мог понять, но развита
была она необыкновенно. Это
была одна из тех неповинных жертв, которые гибнут незаметно и чаще, чем мы думаем,
в людских, раздавленные крепостным
состоянием. Они гибнут не только без всякого вознаграждения, сострадания, без светлого дня, без радостного воспоминания, но не зная, не подозревая сами, что
в них гибнет и сколько
в них умирает.
Бедная Саша, бедная жертва гнусной, проклятой русской жизни, запятнанной крепостным
состоянием, — смертью ты вышла на волю! И ты еще
была несравненно счастливее других:
в суровом плену княгининого дома ты встретила друга, и дружба той, которую ты так безмерно любила, проводила тебя заочно до могилы. Много слез стоила ты ей; незадолго до своей кончины она еще поминала тебя и благословляла память твою как единственный светлый образ, явившийся
в ее детстве!
На другой день я получил от нее записку, несколько испуганную, старавшуюся бросить какую-то дымку на вчерашнее; она писала о страшном нервном
состоянии,
в котором она
была, когда я взошел, о том, что она едва помнит, что
было, извинялась — но легкий вуаль этих слов не мог уж скрыть страсть, ярко просвечивавшуюся между строк.
Самая слеза, навертывавшаяся на веках,
была строго отнесена к своему порядку: к «гемюту» [душевному
состоянию (от нем. Gemüt).] или к «трагическому
в сердце»…
Месяцы целые эти люди обдумывали и приготовлялись к этому свиданию, от которого зависит честь,
состояние, семья; сколько труда, усилий
было употреблено ими прежде, чем их приняли, сколько раз стучались они
в запертую дверь, отгоняемые жандармом или швейцаром.
Я не думаю, чтоб люди всегда
были здесь таковы; западный человек не
в нормальном
состоянии — он линяет. Неудачные революции взошли внутрь, ни одна не переменила его, каждая оставила след и сбила понятия, а исторический вал естественным чередом выплеснул на главную сцену тинистый слой мещан, покрывший собою ископаемый класс аристократий и затопивший народные всходы. Мещанство несовместно с нашим характером — и слава богу!
Чаадаев имел свои странности, свои слабости, он
был озлоблен и избалован. Я не знаю общества менее снисходительного, как московское, более исключительного, именно поэтому оно смахивает на провинциальное и напоминает недавность своего образования. Отчего же человеку
в пятьдесят лет, одинокому, лишившемуся почти всех друзей, потерявшему
состояние, много жившему мыслию, часто огорченному, не иметь своего обычая, свои причуды?
В их решении лежало верное сознание живой души
в народе, чутье их
было проницательнее их разумения. Они поняли, что современное
состояние России, как бы тягостно ни
было, — не смертельная болезнь. И
в то время как у Чаадаева слабо мерцает возможность спасения лиц, а не народа — у славян явно проглядывает мысль о гибели лиц, захваченных современной эпохой, и вера
в спасение народа.
Новгородский вечевой колокол
был только перелит
в пушку Петром, а снят с колокольни Иоанном Васильевичем; крепостное
состояние только закреплено ревизией при Петре, а введено Годуновым;
в «Уложении» уже нет и помину целовальников, и кнут, батоги, плети являются гораздо прежде шпицрутенов и фухтелей.
Один из последних опытов «гостиной»
в прежнем смысле слова не удался и потух вместе с хозяйкой. Дельфина Гэ истощала все свои таланты, блестящий ум на то, чтоб как-нибудь сохранить приличный мир между гостями, подозревавшими, ненавидевшими друг друга. Может ли
быть какое-нибудь удовольствие
в этом натянутом, тревожном
состоянии перемирия,
в котором хозяин, оставшись один, усталый, бросается на софу и благодарит небо за то, что вечер сошел с рук без неприятностей.
В его взгляде (и это я оценил гораздо после)
была доля тех горьких, подавляющих истин об общественном
состоянии Запада, до которых мы дошли после бурь 1848 года.
Такова общая атмосфера европейской жизни. Она тяжелее и невыносимее там, где современное западное
состояние наибольше развито, там, где оно вернее своим началам, где оно богаче, образованнее, то
есть промышленнее. И вот отчего где-нибудь
в Италии или Испании не так невыносимо удушливо жить, как
в Англии и во Франции… И вот отчего горная, бедная сельская Швейцария — единственный клочок Европы,
в который можно удалиться с миром.
Глупо или притворно
было бы
в наше время денежного неустройства пренебрегать
состоянием. Деньги — независимость, сила, оружие. А оружие никто не бросает во время войны, хотя бы оно и
было неприятельское, Даже ржавое. Рабство нищеты страшно, я изучил его во всех видах, живши годы с людьми, которые спаслись,
в чем
были, от политических кораблекрушений. Поэтому я считал справедливым и необходимым принять все меры, чтоб вырвать что можно из медвежьих лап русского правительства.
…Кроме швейцарской натурализации, я не принял бы
в Европе никакой, ни даже английской; поступить добровольно
в подданство чье бы то ни
было мне противно. Не скверного барина на хорошего хотел переменить я, а выйти из крепостного
состояния в свободные хлебопашцы. Для этого предстояли две страны: Америка и Швейцария.