Неточные совпадения
Тихо и важно подвигался «братец», Сенатор и мой отец
пошли ему навстречу. Он нес с собою, как носят на свадьбах и похоронах, обеими руками
перед грудью — образ и протяжным голосом, несколько в нос, обратился к братьям с следующими словами...
Года за полтора
перед тем познакомились мы с В., это был своего рода лев в Москве. Он воспитывался в Париже, был богат, умен, образован, остер, вольнодум, сидел в Петропавловской крепости по делу 14 декабря и был в числе выпущенных; ссылки он не испытал, но
слава оставалась при нем. Он служил и имел большую силу у генерал-губернатора. Князь Голицын любил людей с свободным образом мыслей, особенно если они его хорошо выражали по-французски. В русском языке князь был не силен.
— Позвольте мне
идти домой? — спросил у полицмейстера человек с бородой, сидевший
перед воротами.
Оставя жандармов внизу, молодой человек второй раз
пошел на чердак; осматривая внимательно, он увидел небольшую дверь, которая вела к чулану или к какой-нибудь каморке; дверь была заперта изнутри, он толкнул ее ногой, она отворилась — и высокая женщина, красивая собой, стояла
перед ней; она молча указывала ему на мужчину, державшего в своих руках девочку лет двенадцати, почти без памяти.
Гааз жил в больнице. Приходит к нему
перед обедом какой-то больной посоветоваться. Гааз осмотрел его и
пошел в кабинет что-то прописать. Возвратившись, он не нашел ни больного, ни серебряных приборов, лежавших на столе. Гааз позвал сторожа и спросил, не входил ли кто, кроме больного? Сторож смекнул дело, бросился вон и через минуту возвратился с ложками и пациентом, которого он остановил с помощию другого больничного солдата. Мошенник бросился в ноги доктору и просил помилования. Гааз сконфузился.
Тюфяев был настоящий царский слуга, его оценили, но мало. В нем византийское рабство необыкновенно хорошо соединялось с канцелярским порядком. Уничтожение себя, отречение от воли и мысли
перед властью
шло неразрывно с суровым гнетом подчиненных. Он бы мог быть статский Клейнмихель, его «усердие» точно так же превозмогло бы все, и он точно так же штукатурил бы стены человеческими трупами, сушил бы дворец людскими легкими, а молодых людей инженерного корпуса сек бы еще больнее за то, что они не доносчики.
Государственный совет, пользуясь отсутствием Александра, бывшего в Вероне или Аахене, умно и справедливо решил, что так как речь в доносе
идет о Сибири, то дело и
передать на разбор Пестелю, благо он налицо.
А между тем слова старика открывали
перед молодым существом иной мир, иначе симпатичный, нежели тот, в котором сама религия делалась чем-то кухонным, сводилась на соблюдение постов да на хождение ночью в церковь, где изуверство, развитое страхом,
шло рядом с обманом, где все было ограничено, поддельно, условно и жало душу своей узкостью.
Мы были больше часу в особой комнате Перова трактира, а коляска с Матвеем еще не приезжала! Кетчер хмурился. Нам и в голову не
шла возможность несчастия, нам так хорошо было тут втроем и так дома, как будто мы и всё вместе были.
Перед окнами была роща, снизу слышалась музыка и раздавался цыганский хор; день после грозы был прекрасный.
Станкевич был сын богатого воронежского помещика, сначала воспитывался на всей барской воле, в деревне, потом его
посылали в острогожское училище (и это чрезвычайно оригинально). Для хороших натур богатое и даже аристократическое воспитание очень хорошо. Довольство дает развязную волю и ширь всякому развитию и всякому росту, не стягивает молодой ум преждевременной заботой, боязнью
перед будущим, наконец оставляет полную волю заниматься теми предметами, к которым влечет.
Борьба насмерть
шла внутри ее, и тут, как прежде, как после, я удивлялся. Она ни разу не сказала слова, которое могло бы обидеть Катерину, по которому она могла бы догадаться, что Natalie знала о бывшем, — упрек был для меня. Мирно и тихо оставила она наш дом. Natalie ее отпустила с такою кротостью, что простая женщина, рыдая, на коленях
перед ней сама рассказала ей, что было, и все же наивное дитя народа просила прощенья.
Перед домом, за небольшим полем, начинался темный строевой лес, через него
шел просек в Звенигород; по другую сторону тянулась селом и пропадала во ржи пыльная, тонкая тесемка проселочной дороги, выходившей через майковскую фабрику — на Можайку.
Наш небольшой кружок собирался часто то у того, то у другого, всего чаще у меня. Рядом с болтовней, шуткой, ужином и вином
шел самый деятельный, самый быстрый обмен мыслей, новостей и знаний; каждый
передавал прочтенное и узнанное, споры обобщали взгляд, и выработанное каждым делалось достоянием всех. Ни в одной области ведения, ни в одной литературе, ни в одном искусстве не было значительного явления, которое не попалось бы кому-нибудь из нас и не было бы тотчас сообщено всем.
Повторять эти вещи почти невозможно. Я
передам, как сумею, один из его рассказов, и то в небольшом отрывке. Речь как-то
шла в Париже о том неприятном чувстве, с которым мы переезжаем нашу границу. Галахов стал нам рассказывать, как он ездил в последний раз в свое именье — это был chef d'oeuvre.
Билеты ваши, а не моей матери; подписываясь на них, она их
передала предъявителю (аu porteur), но с тех пор, как вы расписались на них, этот porteur — вы, [Подпись эта, endossement, передаточная подпись (фр.), делается для пересылки, чтоб не
посылать анонимный билет, по которому всякий может получить деньги.
Последние два месяца, проведенные в Париже, были невыносимы. Я был буквально gardé à vue, [под явным надзором (фр.).] письма приходили нагло подпечатанные и днем позже. Куда бы я ни
шел, издали следовала за мной какая-нибудь гнусная фигура,
передавая меня на углу глазом другому.
Перед отъездом она
послала за своим залогом, ей его не выдали под предлогом, что Коля еще в Швейцарии.
Остаться у них я не мог; ко мне вечером хотели приехать Фази и Шаллер, бывшие тогда в Берне; я обещал, если пробуду еще полдня, зайти к Фогтам и, пригласивши меньшего брата, юриста, к себе ужинать,
пошел домой. Звать старика так поздно и после такого дня я не счел возможным. Но около двенадцати часов гарсон, почтительно отворяя двери
перед кем-то, возвестил нам: «Der Herr Professor Vogt», — я встал из-за стола и
пошел к нему навстречу.
Натурализация нисколько не мешает, впрочем, карьере дома, — я имею два блестящих примера
перед глазами: Людовик Бонапарт — гражданин Турговии, и Александр Николаевич — бюргер дармштадтский, сделались, после их натурализации, императорами. Так далеко я и не
иду.
На другой день утром он зашел за Рейхелем, им обоим надобно было
идти к Jardin des Plantes; [Ботаническому саду (фр.).] его удивил, несмотря на ранний час, разговор в кабинете Бакунина; он приотворил дверь — Прудон и Бакунин сидели на тех же местах,
перед потухшим камином, и оканчивали в кратких словах начатый вчера спор.