Неточные совпадения
Гегель держался в кругу отвлечений для
того, чтоб не быть в необходимости касаться эмпирических выводов и практических приложений, для них он избрал очень ловко тихое и безбурное море эстетики; редко выходил он на воздух, и
то на минуту, закутавшись, как больной, но и тогда оставлял в диалектической запутанности именно
те вопросы, которые всего более занимали
современного человека.
То же самое в двух смежных кругах: в славянском и в нашем. Где, в каком углу
современного Запада найдете вы такие группы отшельников мысли, схимников науки, фанатиков убеждений, у которых седеют волосы, а стремленья вечно юны?
Возьмите «Les mémoires d'un enfant du siècle» [«Исповедь сына века» (фр.).] и стихотворения Альфреда де Мюссе, восстановите
ту Францию, которая просвечивает в записках Ж. Санда, в
современной драме и повести, в процессах.
В их решении лежало верное сознание живой души в народе, чутье их было проницательнее их разумения. Они поняли, что
современное состояние России, как бы тягостно ни было, — не смертельная болезнь. И в
то время как у Чаадаева слабо мерцает возможность спасения лиц, а не народа — у славян явно проглядывает мысль о гибели лиц, захваченных
современной эпохой, и вера в спасение народа.
Нам, сверх
того, не к чему возвращаться. Государственная жизнь допетровской России была уродлива, бедна, дика — а к ней-то и хотели славяне возвратиться, хотя они и не признаются в этом; как же иначе объяснить все археологические воскрешения, поклонение нравам и обычаям прежнего времени и самые попытки возвратиться не к
современной (и превосходной) одежде крестьян, а к старинным неуклюжим костюмам?
Одна лекция осталась у меня в памяти, — это
та, в которой он говорил о книге Мишле «Le Peuple» [«Народ» (фр.).] и о романе Ж. Санда «La Mare au Diable», [«Чертова лужа» (фр.).] потому что он в ней живо коснулся живого и
современного интереса.
И что же они подвергнули суду всех голосов при
современном состоянии общества? Вопрос о существовании республики. Они хотели ее убить народом, сделать из нее пустое слово, потому что они не любили ее. Кто уважает истину — пойдет ли
тот спрашивать мнение встречного-поперечного? Что, если б Колумб или Коперник пустили Америку и движение земли на голоса?
Такова общая атмосфера европейской жизни. Она тяжелее и невыносимее там, где
современное западное состояние наибольше развито, там, где оно вернее своим началам, где оно богаче, образованнее,
то есть промышленнее. И вот отчего где-нибудь в Италии или Испании не так невыносимо удушливо жить, как в Англии и во Франции… И вот отчего горная, бедная сельская Швейцария — единственный клочок Европы, в который можно удалиться с миром.
Чувство изгнано, все замерло, цвета исчезли, остался утомительный, тупой, безвыходный труд
современного пролетария, — труд, от которого, по крайней мере, была свободна аристократическая семья Древнего Рима, основанная на рабстве; нет больше ни поэзии церкви, ни бреда веры, ни упованья рая, даже и стихов к
тем порам «не будут больше писать», по уверению Прудона, зато работа будет «увеличиваться».
Неточные совпадения
Утвердительно можно сказать, что упражнения эти обязаны своим происхождением перу различных градоначальников (многие из них даже подписаны) и имеют
то драгоценное свойство, что, во-первых, дают совершенно верное понятие о
современном положении русской орфографии и, во-вторых, живописуют своих авторов гораздо полнее, доказательнее и образнее, нежели даже рассказы «Летописца».
Конечно,
современные нам академии имеют несколько иной характер, нежели
тот, который предполагал им дать Двоекуров, но так как сила не в названии, а в
той сущности, которую преследует проект и которая есть не что иное, как «рассмотрение наук»,
то очевидно, что, покуда царствует потребность в «рассмотрении», до
тех пор и проект Двоекурова удержит за собой все значение воспитательного документа.
Следует ли обвинять его за этот недостаток? или, напротив
того, следует видеть в этом обстоятельстве тайную наклонность к конституционализму? — разрешение этого вопроса предоставляется
современным исследователям отечественной старины, которых издатель и отсылает к подлинному документу.
Вот эту-то мысль и развивает Двоекуров в своем проекте с
тою непререкаемою ясностью и последовательностью, которыми, к сожалению, не обладает ни один из
современных нам прожектеров.
Сверх
того, издателем руководила и
та мысль, что фантастичность рассказов нимало не устраняет их административно-воспитательного значения и что опрометчивая самонадеянность летающего градоначальника может даже и теперь послужить спасительным предостережением для
тех из
современных администраторов, которые не желают быть преждевременно уволенными от должности.