Греция, умевшая развивать индивидуальности до какой-то художественной оконченности и высоко человеческой полноты, мало знала в цветущие времена свои ученых в нашем смысле; ее мыслители, ее историки, ее поэты были прежде всего граждане,
люди жизни, люди общественного совета, площади, военного стана; оттого это гармонически уравновешенное, прекрасное своим аккордом, многостороннее развитие великих личностей, их науки и искусства — Сократа, Платона, Эсхила, Ксенофонта и других.
Неточные совпадения
Мы живем на рубеже двух миров — оттого особая тягость, затруднительность
жизни для мыслящих
людей.
Это большею частию
люди практических интересов
жизни, утилитаризма.
Жизнь людей в цветущую эпоху древнего мира была беспечно ясна, как
жизнь природы.
Истинная
жизнь, непризнанная, отринутая, стала предъявлять свои права; сколько ни отворачивались от нее, устремляясь в бесконечную даль, — голос
жизни был громок и родственен
человеку, сердце и разум откликнулись на него.
Но
люди смотрят доселе на науку с недоверием, и недоверие это прекрасно; верное, но темное чувство убеждает их, что в ней должно быть разрешение величайших вопросов, а между тем перед их глазами ученые, по большей части, занимаются мелочами, пустыми диспутами, вопросами, лишенными
жизни, и отворачиваются от общечеловеческих интересов; предчувствуют, что наука — общее достояние всех, и между тем видят, что к ней приступа нет, что она говорит странным и трудно понятным языком.
Новая каста людопасов не состоялась; пасти
людей стало труднее;
люди смотрят на ученых дел мастеров как на равных, как на
людей, да еще как на
людей, не дошедших до полной
жизни, а пробавляющихся одной обителью из многих.
Отчего
человеку, проводящему
жизнь в монотонном и одностороннем занятии каким-нибудь исключительным предметом, иметь более ясный взгляд, более глубокую мысль, нежели другому, искусившемуся самыми событиями, встретившемуся в тысяче разных столкновениях с
людьми?
Юноша, получивший диплом, или принимает его за акт освобождения от школы, за подорожную в
жизнь, — и тогда диплом не сделает ни вреда, ни пользы; или он в гордом сознании отделяется от
людей и принимает диплом за право гражданства в республике litterarum [наук (лат.).], и идет подвизаться на схоластическом форуме ее.
Юношу вступившего встречают нравы и обычаи, окостенелые и наросшие поколениями; его вталкивают в споры, бесконечные и совершенно бесполезные; бедный истощает свои силы, втягивается в искусственную
жизнь касты и забывает мало-помалу все живые интересы, расстается с
людьми и с современностью; с тем вместе начинает чувствовать высоту
жизни в области схоластики, привыкает говорить и писать напыщенным и тяжелым языком касты, считает достойными внимания только те события, которые случились за 800 лет и были отвергаемы по-латине и признаваемы по-гречески.
Наука, в высшем смысле своем, сделается доступна
людям, и тогда только она может потребовать голоса во всех делах
жизни.
Кто так дострадался до науки, тот усвоил ее себе не токмо как остов истины, но как живую истину, раскрывающуюся в живом организме своем; он дома в ней, не дивится более ни своей свободе, ни ее свету; но ему становится мало ее примирения; ему мало блаженства спокойного созерцания и видения; ему хочется полноты упоения и страданий
жизни; ему хочется действования, ибо одно действование может вполне удовлетворить
человека.
Но он дошел до Люцифера, и тогда поднялся через светлое чистилище в сферу вечного блаженства бесплотной
жизни, узнал, что есть мир, в котором
человек счастлив, отрешенный от земли, — и воротился в
жизнь и понес ее крест.
Отступив от мира и рассматривая его с отрицательной точки, им не захотелось снова взойти в мир; им показалось достаточным знать, что хина лечит от лихорадки, для того чтоб вылечиться; им не пришло в голову, что для
человека наука — момент, по обеим сторонам которого
жизнь: с одной стороны — стремящаяся к нему — естественно-непосредственная, с другой — вытекающая из него — сознательно-свободная; они не поняли, что наука — сердце, в которое втекает темная венозная кровь не для того, чтоб остаться в нем, а чтоб, сочетавшись с огненным началом воздуха, разлиться алой артериальной кровью.
Для них знание заплатило за
жизнь, и им ее больше не нужно: они узнали, что наука — цель самой себе, и вообразили, что наука — исключительная цель
человека.
Человек требует ее, а наука, взявшая все, признает это право; она не удерживает, она благословляет в
жизнь личную, в
жизнь свободного деяния во имя абсолютной безличности.
Она этим погружением в
жизнь не потеряет своего трона; однажды побежденное в этих сферах — побеждено навеки; но и
человек не потеряет в ней остальных обителей
жизни.
Читая эти и подобные места, с изумлением спрашиваешь, как добрые
люди всю
жизнь читают Гегеля и не понимают.
— Знаешь ты, что надо дорогу давать. Что ямщик, так уж никому и дороги не дать, дави, дескать, я еду! Нет, ямщик, не дави! Нельзя давить человека, нельзя
людям жизнь портить; а коли испортил жизнь — наказуй себя… если только испортил, если только загубил кому жизнь — казни себя и уйди.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Очень почтительным и самым тонким образом. Все чрезвычайно хорошо говорил. Говорит: «Я, Анна Андреевна, из одного только уважения к вашим достоинствам…» И такой прекрасный, воспитанный
человек, самых благороднейших правил! «Мне, верите ли, Анна Андреевна, мне
жизнь — копейка; я только потому, что уважаю ваши редкие качества».
Городничий. Полно вам, право, трещотки какие! Здесь нужная вещь: дело идет о
жизни человека… (К Осипу.)Ну что, друг, право, мне ты очень нравишься. В дороге не мешает, знаешь, чайку выпить лишний стаканчик, — оно теперь холодновато. Так вот тебе пара целковиков на чай.
Городничий. Нет, нет; позвольте уж мне самому. Бывали трудные случаи в
жизни, сходили, еще даже и спасибо получал. Авось бог вынесет и теперь. (Обращаясь к Бобчинскому.)Вы говорите, он молодой
человек?
И какая разница между бесстрашием солдата, который на приступе отваживает
жизнь свою наряду с прочими, и между неустрашимостью
человека государственного, который говорит правду государю, отваживаясь его прогневать.
Стародум(к Правдину). Чтоб оградить ее
жизнь от недостатку в нужном, решился я удалиться на несколько лет в ту землю, где достают деньги, не променивая их на совесть, без подлой выслуги, не грабя отечества; где требуют денег от самой земли, которая поправосуднее
людей, лицеприятия не знает, а платит одни труды верно и щедро.