Неточные совпадения
Васе я назвал свою настоящую фамилию, родину, сказал, что
был в гимназии и увлекся цирком, а о других похождениях ни слова. Я
был совершенно спокоен, что, если
буду в театре, мой
отец паспорт пришлет. А Вася дал мне слово, что своего
отца он уговорит принять меня.
Когда дочке Анны Николаевны, Мане,
было два года, умер ее
отец, не оставивший после себя ничего, кроме долгов. Пьяный муж, озлобившись, схватил жену за косу и ударил ее лицом о печку, раздробив нос и изуродовав лицо. В тот же год его самого сослали по суду в Сибирь за кражу казенных денег.
Ее любимицей
была старшая Соня, в полном смысле красавица, с великолепным голосом, который музыкальная мачеха, хорошая певица, развила в ней сама, и маленькая девочка стала вскоре в подходящих ролях выступать в театре
отца, а Вася стал помощником режиссера.
Картежник и гуляка, Давыдов
был известен своими любовными похождениями. Соня, как и надо
было ожидать, безумно влюбилась в него, и молодые люди тайно сошлись. На первой неделе поста дочь вдруг заявила
отцу, что она уезжает с Давыдовым, и, несмотря на слезы и просьбы стариков, уехала.
Портреты дочери исчезли из кабинета
отца. Все афиши с ее именем
были сожжены.
Изгнанный из театра перед уходом на донские гирла, где
отец и братья его
были рыбаками, Семилетов пришел к Анне Николаевне, бросился в ноги и стал просить прощенья. На эту сцену случайно вошел Григорьев, произошло объяснение, закончившееся тем, что Григорьев простил его. Ваня поклялся, что никогда в жизни ни капли хмельного не
выпьет. И сдержал свое слово: пока жив
был Григорий Иванович, он служил у него в театре.
В это время Львов узнал о ее положении и поспешил к ней. Соня обрадовалась ему, как родному, и, узнав, что
отец с труппой в Моршанске и что в Тамбове, кроме дворника Кузьмы с собакой Леберкой, в театре никого нет, решила поехать к
отцу по совету Львова. Он проводил ее — Соня
была слаба и кашляла кровью.
Ваня Семилетов нашел нам квартиры дешевые, удобные, а кто хотел — и с харчами. Сам он жил у
отца Белова, которого и взял портным в театр. Некоторые актеры встали на квартиры к местным жителям, любителям драматического искусства. В Тамбов приехали Казаковы и Львов-Дитю. Григорий Иванович
был у больной дочери. Его роли перешли к Львову, и он в день открытия играл Городничего в «Ревизоре».
Миша родился уже в Москве. Сын Прова вырос в кругу талантов и знаменитостей; у его
отца собиралось все лучшее из артистического и литературного мира, что только
было в Москве: А. Н. Островский, М. Е. Салтыков-Щедрин, А. Ф. Писемский, А. А. Потехин, Н. С. Тихонравов, Аполлон Григорьев, Л. Мей, Н. А. Чаев и другие. Многие из них впоследствии стали друзьями Михаила Провыча.
— А знаете, — обратился он ко мне, — вот здесь мы с вами водку
пьем, а я чрез неделю должен
был баллотироваться в уездные предводители дворянства, и мое избрание обеспечено. Мой
отец губернский предводитель, уважаемая личность…
Отец опять увез к себе в имение, и я уж
было дома привык.
Я уже знал от Петра Платоновича, что пятилетняя Ермолова, сидя в суфлерской будке со своим
отцом,
была полна восторгов среди сказочного мира сцены; увлекаясь каким-нибудь услышанным монологом, она, выучившись грамоте, учила его наизусть по пьесе, находившейся всегда у
отца, как у суфлера, и, выучив, уходила в безлюдный угол старого, заброшенного кладбища, на которое смотрели окна бедного домишки, где росла Ермолова.
Девяти лет
отец отдал ее в театральную школу, где на драму не обращалось внимания, а главным
был балет. Танцевали целый день, с утра до вечера, и время от времени учениц посылали на спектакли Большого театра «к воде».
Не давались танцы кипевшей талантом девочке и не привлекали ее. Она продолжала неуклонно читать все новые и новые пьесы у
отца, переписывала излюбленные монологи, а то и целые сцены — и учила, учила их.
Отец мечтал перевести ее в драму и в свой бенефис, когда ей минуло тринадцать лет, выпустил в водевиле с пением, но дебют
был неудачен.
У
отца другой клички для него не
было в глаза и за глаза, как Данилка.
Сухой, жилистый, черноглазый, ростом почти с
отца и похожий на него во всем, оставшись круглым сиротой, Данилка — другого имени ни от кого ему и впоследствии не
было — ошалел от богатства.
О турах я читал в естественной истории еще гимназистом, а об охоте на туров я слышал тогда же от друга моего
отца, от старого и знаменитого на всю Вологодскую губернию охотника Ираклиона Корчагина, в кабинете которого среди всевозможных охотничьих трофеев, вплоть до чучела барса, убитого им в молодые годы во время службы на Кавказе,
были еще два огромных турьих рога, один как
есть натуральный, а другой в серебре, служивший кубком.
«Пароход бежит по Волге». Еду «вверх по матушке, по Волге», а куда — сам не знаю. Разные мысли
есть, но все вразброд, остановиться не на чем. Порадовал из Ростова
отца письмецом, после очень, очень долгого молчания, и обещал приехать. Значит, путь открыт, а все-таки как-то не хочется еще пока… Если не приеду,
отец скажет только: «Не перебесился еще!»
Вот эта-то глухомань и
была для маленькой Маши ее детским садом, куда она вылезала из окна вровень с землей.
Отец, бывало, на репетиции, мать хлопочет по хозяйству, а Машенька гуляет одна-одинешенька. Рвет единственные цветы — колючий репей и в кровь руки исколет. Большие ливни вымывают иногда кости.
И рассказала, как она нашла череп, как
отец увидал это, вылез через окно и сказал, что это не игрушка и что надо положить его туда, где он лежал, потому что «человек он
был».