Неточные совпадения
Составилась работоспособная редакция, а средств для издания
было мало. Откликнулся на поддержку идейной газеты крупный железнодорожник В.К. фон Мекк и дал необходимую крупную сумму. Успех издания рос. Начали приглашаться лучшие силы русской литературы, и 80-е годы можно считать самым блестящим
временем газеты, с каждым днем все больше и больше завоевывавшей успех. Действительно, газета составлялась великолепно и оживилась свежестью информации, на что прежде мало обращалось внимания.
В 1905 году
было приостановлено издание с 22 декабря по 1 января 1906 года за то, что «редакция газеты „Русские ведомости“ во
время мятежного движения, еще не кончившегося в Москве и в других городах, явно поддерживала его, собирала открыто значительные пожертвования в пользу разных забастовочных комитетов, политических ссыльных, борцов за свободу и пр.».
Во
время «княжения» в Москве «хозяина столицы» В.А. Долгорукова у него
был чиновник, начальник секретного отделения, П.М. Хотинский.
Я мог бегать неутомимо, а быстро ездил только на пожарном обозе, что
было мне разрешено брандмайором, полковником С.А. Потехиным, карточку которого с надписью берегу до сего
времени: «Корреспонденту В.А. Гиляровскому разрешаю ездить на пожарном обозе». Кроме меня, этим же правом в Москве пользовался еще один человек — это корреспондент «Московского листка», поступивший после меня, А.А. Брайковский, специальность которого
была только отчеты о пожарах.
Счастливейшее
время моей работы
было тогда в «Русских ведомостях», которое я вспоминаю с удовольствием.
Оба лейтенанта
были еще молодые люди. Гарбер среднего роста, а Шютце выше среднего, плотного телосложения, показывающего чрезвычайно большую физическую силу. Лица у обоих
были свежими, энергичными. Во
время своего двухлетнего путешествия они чувствовали себя совершенно здоровыми, и только Шютце жаловался на легкий ревматизм, полученный в Якутске.
— В двадцати верстах от берега Ледовитого моря, — рассказывали Гарбер и Шютце, — при впадении западного рукава Лены,
была метеорологическая русская станция Сагастир, где по
временам жили доктор Бунге и астроном Вагнер, с двумя казаками и тремя солдатами, для метеорологических наблюдений.
Это спасло смельчаков, хотя встреча
была случайной. На такой дикий север тунгусы никогда не заходили зимой, а на этот раз встретившийся матросам и спасший их тунгус
был послан старостой селения Булом к устью восточного рукава Лены, где летом забыли пешни, употребляемые для прокола льда во
время ловли рыбы.
Оба лейтенанта
были приняты и чествуемы редакцией «Русских ведомостей». Я показал им Москву, проводил их на вокзал и по их просьбе некоторое
время посылал через них корреспонденции в «Нью-Йорк Геральд», которые там и печатались.
В толпе шулеров, очищающих Нижний от грязи во
время холеры, старался с метлой в руках бритый, как актер, пожилой франт в котелке и модном пальто. Это
было на площади против ярмарочного театра. Проезжал мимо Баранов и остановился. К нему подошел пристав...
Первая встреча с холерой
была у меня при выходе из вагона в Ростове. Подхожу к двери в зал первого класса — и передо мной грохается огромный, толстый швейцар, которого я увидел еще издали, сходя с площадки вагона. Оказалось — случай молниеносной холеры. Во
время моей поездки я видел еще два таких случая, а слышал о них часто.
Неделю я провел верхом вдвоем с калмыком, взятым по рекомендации моего старого знакомого казака, который дал мне свою строевую лошадь и калмыка провожатым. В неблагополучных станицах мы не ночевали, а варили кашу и спали в степи. Все
время жара
была страшная. В редких хуторах и станицах не
было разговора о холере, но в некоторых косило десятками, и во многих даже дезинфекция не употреблялась: халатность полная, мер никаких.
Я привожу здесь маленький кусочек из этой поездки, но самое описание холерных ужасов интересно
было в то
время для газетной статьи, а теперь интереснее припомнить кое-что из подробностей тех дней, припомнить то, что уж более никогда не повторится, — и людей таких нет, и быт совсем другой стал.
— Против холеры первое средство — медь на голом теле… Старинное средство, испытанное! [Теперь, когда я уже написал эти строки, я рассказал это моему приятелю врачу-гомеопату, и он нисколько не удивился. У нас во
время холеры как предохранительное средство носили на шее медные пластинки. Это еще у Ганнемана
есть.]
До сего
времени не знаю,
был ли это со мной приступ холеры (заразиться можно
было сто раз) или что другое, но этим дело не кончилось, а вышло нечто смешное и громкое, что заставило упомянуть мою фамилию во многих концах мира, по крайней мере в тех, где получалась английская газета, выходившая в миллионах экземпляров.
Вот тогда еще узнал я о казни на Болоте — рылся у нас в архивах, хотел в Москву ехать, куда донские дела того
времени были от нас отосланы, а как случилась беда — все бросил!
Я записал рассказы старика и со скорым поездом выехал в Москву, нагруженный материалами, первое значение, конечно, придавая сведениям о Стеньке Разине, которых никогда бы не получил, и если бы не
был репортером, легенда о Красной площади жила бы нерушимо и по сие
время.
С покупкой дома и уплатой старых долгов дивиденда первое
время не
было, и только на 1890 год он появился в изрядной сумме, и
было объявлено, что служащие получат свою долю. И действительно, все получили, но очень мало.
Издавалась «Русская газета» несколько лет. Основал ее какой-то Александровский, которого я в глаза не видал, некоторое
время был ее соиздателем Н.И. Пастухов, но вскоре опять ушел в репортерскую работу в «Современные известия», потратив последние гроши на соиздательство.
Многие и кормились, помещая рекламные заметки или собирая объявления за счет гонорара. Ухитрялась получать от И.И. Смирнова деньги заведовавшая редакцией «Соколиха», Александра Ивановна Соколова, которой
было «все все равно» и которая даже не обиделась, когда во
время ее отпуска фельетонист Добронравов в романе «Важная барыня» вывел ее в неказистом виде. Добронравов в романе вставлял рекламы фирм и получал с них за это взятки.
В то
время тротуар у этого дома
был очень высок, чуть не на аршин выше мостовой. Стоявшие на мостовой равнялись головами с поясом стоявших на тротуаре. Всем хотелось
быть ближе к воротам, ближе к цели. С мостовой влезали, хватаясь за платье стоявших выше, и падали вместе с ними. Кто-то вдруг из передних крикнул...
Это
было огромное существо добрейшего нрава, любимец москвичей, а особенно детей, которых водили смотреть слона даже из диких в то
время мест Рогожской и Таганки.
«Московские ведомости» то и дело писали доносы на радикальную газету, им вторило «Новое
время» в Петербурге, и, наконец, уже после 1 марта 1881 года посыпались кары: то запретят розницу, то объявят предупреждение, а в следующем, 1882, году газету закрыли административной властью на шесть месяцев — с апреля до ноября. Но И.И. Родзевич
был неисправим: с ноября газета стала выходить такой же, как и
была, публика отозвалась, и подписка на 1883 год явилась блестящей.
На счастье Н.П. Ланина, в это
время молодой приват-доцент по полицейскому праву, уже сверкавший на кафедре Московского университета, В.А. Гольцев «за неблагонадежность и внедрение вредных идей молодежи»
был лишен кафедры.
Н.П. Ланин согласился на все условия, и В.А. Гольцевым
была составлена молодая редакция, в которую вошли и народники: Ф.Д. Нефедов, С.А. Приклонский, только что вернувшийся из ссылки, Н.М. Астырев, П.И. Кичеев, сибиряк М.И. Мишла-Орфанов, В.И. Немирович-Данченко и многие другие передовые люди того
времени.
«Новости дня» вышли 1 июня 1883 года, издатель их Абрам Яковлевич Липскеров в это
время был стенографом у М.Н. Каткова в «Московских ведомостях».
В первое
время редактором
была А.И. Соколова, из закрывшейся «Русской газеты», а секретарем — провинциальный журналист Е.А. Валле де Барр. Сам А.Я. Липскеров
был малограмотен. Он писал «одна ножница», «пара годов» и т.п.
Она
была родная мать В.М. Дорошевича, но не признавала его за своего сына, а он ее за свою мать, хотя в «Новостях дня» некоторое
время он служил корректором и давал кое-какие репортерские заметки.
И кто бы мог подумать, что из ультракрасного молодого писателя вырастет «известный Гурлянд» — сотрудник официозных изданий. В Ярославле в это
время был губернатором, впоследствии глава царского правительства, Штюрмер, напыщенный вельможа.
Дело пошло. Деньги потекли в кассу, хотя «Новости дня» имели подписчиков меньше всех газет и шли только в розницу, но вместе с «пюблисите» появились объявления, и расцвел А.Я. Липскеров. Купил себе роскошный особняк у Красных Ворот. Зеркальные стекла во все окно, сад при доме, дорогие запряжки, роскошные обеды и завтраки, — все
время пьют и
едят. Ложа в театре, ложа на скачках, ложа на бегах.
Трудно
было думать, что через несколько лет после издания своей газеты этот человек
будет гостем на балу у президента Французской республики господина Карно во
время франко-русских торжеств в Париже!
Много рассказов написал он во
время своих поездок по рекам и озерам. Первое стихотворение в его книжке — о рыбной ловле. Книжка и
есть начало его будущего благосостояния, начало и «Московского листка».
В числе их
были, между прочим, студент Ф.Н. Плевако, потом знаменитый адвокат, А.М. Дмитриев — участник студенческих беспорядков в Петербурге в 1862 году и изгнанный за это из университета (впоследствии писатель «Барон Галкин», автор популярной в то
время «Падшей») и учитель Жеребцов.
В конце концов Н.И. Пастухов смягчался, начинал говорить уже не вы, а ты и давал пятьдесят рублей. Но крупных гонораров платить не любил и признавал пятак за прозу и гривенник за стихи. Тогда в Москве жизнь дешевая
была. Как-то во
время его обычного обеда в трактире Тестова, где за его столом всегда собирались сотрудники, ему показали сидевшего за другим столом поэта Бальмонта.
Поздним вечером в редакции
было получено от какого-то случайного очевидца известие, что между Воробьевыми горами и Крымским мостом опрокинулась лодка и утонуло шесть человек. Пользуясь знакомством с Н.И. Огаревым, бывшим в это
время за обер-полицмейстера, Ф.К. Иванов, несмотря на поздний час, отправился к нему и застал полковника дома в его знаменитой приемной.
Вся стена приемной
была украшена карикатурами на полицию, начиная с древнейших
времен. Здесь
были и лубки, и вырезки из сатирических журналов, и оригиналы разных художников.
Года через три, в 1885 году, во
время первого большого бунта у Морозовых, — я в это
время работал в «Русских ведомостях», — в редакцию прислали описание бунта, в котором не раз упоминалось о сгоревших рабочих и прямо цитировались слова из моей корреспонденции, но ни строчки не напечатали «Русские ведомости» —
было запрещено.
На дворе стоял почти зимний холод. Улицы покрыты
были какой-то гололедицей, чем-то средним между замерзшим дождем и растаявшим снегом, когда в скромную в то
время квартиру нового редактора-издателя вошел Иван Андреевич Вашков, довольно хороший и известный в Москве литератор, но вечно бедствовавший, частью благодаря своему многочисленному семейству, состоявшему из семи или восьми душ, а частью (и даже большей) благодаря своей губительной и неудержимой страсти к вину.
Всем сотрудникам, ни разу не оставлявшим его редакцию за все
время ее существования, выдано
было за несколько лет до его кончины по пяти тысяч рублей, а после его смерти все лица, близко стоявшие к его газете, остались если не богатыми, то вполне обеспеченными людьми.
Программа этой газеты, утвержденная правительством,
была шире всех газетных программ того
времени. Ей
было разрешено печатать «все, что интересно читать и потребно обывателю». Так и написано
было в разрешении, которое мне показывал сам редактор, маленький чиновничек, назначенный из канцелярии обер-полицмейстера.
Он в это
время был приставом на Тверской-Ямской, где улицы и переулки
были населены потомками когда-то богатого сословия ямщиков и вообще торговым, серым по тому
времени, людом.
Самым глухим и трудным
временем для печати
было, пожалуй, десятилетие с 1881 по 1891 год, сменившее
время «диктатуры сердца» и либеральных веяний, когда печать чувствовала себя относительно свободно.
Это жесточайшее
время реакции отразилось первым делом на печати: получить разрешение на газету или журнал
было почти невозможно.
Приложив к прошению законное количество гербовых марок, я послал его в главное управление по делам печати, ходатайствуя о разрешении журнала. «Скоро сказка говорится, дело мешкотно творится» —
есть поговорка. Через долгое
время я получил ответ из главного управления о представлении документов о моем образовательном цензе.
Во
время затеи с «Ласточкой» одновременно я
был уже редактором «Журнала спорта», который
был разрешен тем же самым главным управлением по делам печати.
Начальником главного управления по делам печати в эти
времена был профессор Московского университета Н.А. Зверев, который сам
был действительным членом Общества любителей российской словесности и, конечно, знал, что в члены Общества избираются только лица, известные своими научными и литературными трудами.
В ответ на это мне главным управлением сообщалось, что всего этого недостаточно для утверждения меня редактором детского журнала, а необходим гимназический аттестат. Гимназического аттестата, да и вообще никаких бумаг, кроме указа об отставке с перечислением сражений, в которых я участвовал, полученного мной после турецкой войны, тогда у меня не
было: все их растерял во
времена моей бродяжной юности.
Слово «казенная»
было вычеркнуто, и номер задержан. Цензурный комитет помещался тогда на углу Сивцева Вражка и Б. Власьевского переулка. Я вошел и попросил доложить о себе председателю цензурного комитета В.В. Назаревскому, которым и
был приглашен в кабинет. Я рассказал о моем противоцензурном поступке, за который в те блаженные
времена могло редактору серьезно достаться, так как «преступление» — выпуск номера без разрешения цензуры —
было налицо.
Во
времена, когда я
был мало известен цензуре, хроника в журнале часто черкалась цензором, и происходили недоразумения и объяснения в цензурном комитете.
В то
время фамилия «М.М. Чемоданов», после его карикатуры в журнале Пушкарева «Свет и тени», за которую слетел цензор Никотин,
была страшной, и он стал подписываться «Лилин», чтобы скрыть от цензуры свое имя.