Неточные совпадения
В числе ее «ухажеров»
был Степка Махалкин, родной брат
известного гуслицкого разбойника Васьки Чуркина, прославленного даже в романе его имени.
Свиньин воспет Пушкиным: «Вот и Свиньин, Российский Жук». Свиньин
был человек
известный: писатель, коллекционер и владелец музея. Впоследствии город переименовал Певческий переулок в Свиньинский. [Теперь Астаховский.]
В екатерининские времена на этом месте стоял дом, в котором помещалась типография Н. И. Новикова, где он печатал свои издания. Дом этот
был сломан тогда же, а потом, в первой половине прошлого столетия,
был выстроен новый, который принадлежал генералу Шилову,
известному богачу, имевшему в столице силу, человеку, весьма оригинальному: он не брал со своих жильцов плату за квартиру, разрешал селиться по сколько угодно человек в квартире, и никакой не только прописки, но и записей жильцов не велось…
Мои статьи о подземной клоаке под Москвой наделали шуму. Дума постановила начать перестройку Неглинки, и дело это
было поручено моему знакомому инженеру Н. М. Левачеву,
известному охотнику, с которым мы ездили не раз на зимние волчьи охоты.
В
известный день его приглашают на «мельницу» поиграть в банк — другой игры на «мельницах» не
было, — а к
известному часу там уж собралась стройно спевшаяся компания шулеров, приглашается и исполнитель, банкомет, умеющий бить наверняка каждую нужную карту, — и деньги азартного вора переходят компании.
«Треисподняя» занимала такую же по величине половину подземелья и состояла из коридоров, по обеим сторонам которых
были большие каморки,
известные под названием: маленькие — «адских кузниц», а две большие — «чертовых мельниц».
Филиппов
был настолько популярен, что
известный московский поэт Шумахер отметил его смерть четверостишием, которое знала вся Москва...
Конечно, и Чаадаев, о котором в связи с Английским клубом вспоминает Герцен в «
Былом и думах»,
был бельмом на глазу, но исключить его
было не за что, хотя он тоже за свои сочинения
был объявлен сумасшедшим, — но это окончилось благополучно, и Чаадаев неизменно, от юности до своей смерти 14 апреля 1856 года,
был членом клуба и, по преданиям, читал в «говорильне» лермонтовское стихотворение на смерть Пушкина. Читал — а его слушали «ничтожные потомки
известной подлостью прославленных отцов…».
Аванзал — большая комната с огромным столом посредине, на котором в
известные дни ставились баллотировочные ящики, и каждый входящий в эти дни член клуба, раньше чем пройти в следующие комнаты, обязан
был положить в ящики шары, сопровождаемый дежурным старшиной.
Это
был А. А. Стахович,
известный коннозаводчик и автор интересных мемуаров, поклонник Пушкина и друг Гоголя. В своем имении «Пальне» под Ельцом он поставил в парке памятник Пушкину: бюст на гранитном пьедестале.
Это
был огромный дом казарменно-аракчеевского стиля, с барской роскошной раздевальной — создание
известного архитектора двадцатых годов.
Кроме ряда кабинетов в трактире
были две огромные залы, где на часы обеда или завтрака именитые купцы имели свои столы, которые до
известного часа никем не могли
быть заняты.
У Никитских ворот, в доме Боргеста,
был трактир, где одна из зал
была увешана закрытыми бумагой клетками с соловьями, и по вечерам и рано утром сюда сходились со всей Москвы любители слушать соловьиное пение. Во многих трактирах
были клетки с певчими птицами, как, например, у А. Павловского на Трубе и в Охотничьем трактире на Неглинной. В этом трактире собирались по воскресеньям, приходя с Трубной площади, где продавали собак и птиц,
известные московские охотники.
Другой трактир у Зверева
был на углу Петровки и Рахмановского переулка, в доме доктора А. С. Левенсона, отца
известного впоследствии типографщика и арендатора афиш и изданий казенных театров Ал. Ал. Левенсона.
Покой
был известного рода, ибо гостиница была тоже известного рода, то есть именно такая, как бывают гостиницы в губернских городах, где за два рубля в сутки проезжающие получают покойную комнату с тараканами, выглядывающими, как чернослив, из всех углов, и дверью в соседнее помещение, всегда заставленною комодом, где устраивается сосед, молчаливый и спокойный человек, но чрезвычайно любопытный, интересующийся знать о всех подробностях проезжающего.
Он принадлежал Петербургу и свету, и его трудно было бы представить себе где-нибудь в другом городе, кроме Петербурга, и в другой сфере, кроме света, то
есть известного высшего слоя петербургского населения, хотя у него есть и служба, и свои дела, но его чаще всего встречаешь в большей части гостиных, утром — с визитами, на обедах, на вечерах: на последних всегда за картами.
— А кто же больше?.. Он… Непременно он. У меня положительных данных нет в руках, но я голову даю на отсечение, что это его рук дело. Знаете, у нас, практиков,
есть известный нюх. Я сначала не доверял этому немцу, а потом даже совсем забыл о нем, но теперь для меня вся картина ясна: немец погубил нас… Это будет получше Пуцилло-Маляхинского!.. Поверьте моей опытности.
Неточные совпадения
В то время как глуповцы с тоскою перешептывались, припоминая, на ком из них более накопилось недоимки, к сборщику незаметно подъехали столь
известные обывателям градоначальнические дрожки. Не успели обыватели оглянуться, как из экипажа выскочил Байбаков, а следом за ним в виду всей толпы очутился точь-в-точь такой же градоначальник, как и тот, который за минуту перед тем
был привезен в телеге исправником! Глуповцы так и остолбенели.
Строился новый город на новом месте, но одновременно с ним выползало на свет что-то иное, чему еще не
было в то время придумано названия и что лишь в позднейшее время сделалось
известным под довольно определенным названием"дурных страстей"и"неблагонадежных элементов". Неправильно
было бы, впрочем, полагать, что это"иное"появилось тогда в первый раз; нет, оно уже имело свою историю…
6) Баклан, Иван Матвеевич, бригадир.
Был роста трех аршин и трех вершков и кичился тем, что происходит по прямой линии от Ивана Великого (
известная в Москве колокольня). Переломлен пополам во время бури, свирепствовавшей в 1761 году.
Дома он через минуту уже решил дело по существу. Два одинаково великих подвига предстояли ему: разрушить город и устранить реку. Средства для исполнения первого подвига
были обдуманы уже заранее; средства для исполнения второго представлялись ему неясно и сбивчиво. Но так как не
было той силы в природе, которая могла бы убедить прохвоста в неведении чего бы то ни
было, то в этом случае невежество являлось не только равносильным знанию, но даже в
известном смысле
было прочнее его.
А так как подобное противоестественное приурочение
известного к неизвестному запутывает еще более, то последствие такого положения может
быть только одно: всеобщий панический страх.