Неточные совпадения
Большая площадь в центре столицы, близ реки Яузы, окруженная облупленными каменными
домами, лежит в низине, в которую спускаются, как ручьи в болото, несколько переулков. Она всегда курится. Особенно к вечеру. А чуть-чуть туманно или после дождя поглядишь сверху, с высоты переулка — жуть берет свежего
человека: облако село! Спускаешься по переулку в шевелящуюся гнилую яму.
Двух — и трехэтажные
дома вокруг площади все полны такими ночлежками, в которых ночевало и ютилось до десяти тысяч
человек.
Я заинтересовался и бросился в
дом Ромейко, в дверь с площади. В квартире второго этажа, среди толпы, в луже крови лежал
человек лицом вниз, в одной рубахе, обутый в лакированные сапоги с голенищами гармоникой. Из спины, под левой лопаткой, торчал нож, всаженный вплотную. Я никогда таких ножей не видал: из тела торчала большая, причудливой формы, медная блестящая рукоятка.
В туманную осеннюю ночь во дворе
дома Буниных
люди, шедшие к «шланбою», услыхали стоны с помойки. Увидели женщину, разрешавшуюся ребенком.
Сухаревский торговец покупал там, где несчастье в
доме, когда все нипочем; или он «укупит» у не знающего цену нуждающегося
человека, или из-под полы «товарца» приобретет, а этот «товарец» иногда дымом поджога пахнет, иногда и кровью облит, а уж слезами горькими — всегда.
В екатерининские времена на этом месте стоял
дом, в котором помещалась типография Н. И. Новикова, где он печатал свои издания.
Дом этот был сломан тогда же, а потом, в первой половине прошлого столетия, был выстроен новый, который принадлежал генералу Шилову, известному богачу, имевшему в столице силу,
человеку, весьма оригинальному: он не брал со своих жильцов плату за квартиру, разрешал селиться по сколько угодно
человек в квартире, и никакой не только прописки, но и записей жильцов не велось…
Я усиленно поддерживал подобные знакомства: благодаря им я получал интересные сведения для газет и проникал иногда в тайные игорные
дома, где меня не стеснялись и где я встречал таких
людей, которые были приняты в обществе, состояли даже членами клубов, а на самом деле были или шулера, или аферисты, а то и атаманы шаек.
Я еще тройной свисток — и мне сразу откликнулись с двух разных сторон. Послышались торопливые шаги: бежал дворник из соседнего
дома, а со стороны бульвара — городовой, должно быть, из будки… Я спрятался в кусты, чтобы удостовериться, увидят ли
человека у решетки. Дворник бежал вдоль тротуара и прямо наткнулся на него и засвистал. Подбежал городовой… Оба наклонились к лежавшему. Я хотел выйти к ним, но опять почувствовал боль в ноге: опять провалился ножик в дырку!
В назначенный день к семи часам вечера приперла из «Ляпинки» артель в тридцать
человек. Швейцар в ужасе, никого не пускает. Выручила появившаяся хозяйка
дома, и княжеский швейцар в щегольской ливрее снимал и развешивал такие пальто и полушубки, каких вестибюль и не видывал. Только места для калош остались пустыми.
Чуть показывался с Тверской, или из Столешникова переулка, или от гостиницы «Дрезден», или из подъезда генерал-губернаторского
дома генерал, часовой два раза ударял в колокол, и весь караул — двадцать
человек с офицером и барабанщиком во главе — стремглав, прыгая со ступенек, выстраивался фронтом рядом с будкой и делал ружьями «на караул» под барабанный бой…
В третьем этаже этого
дома, над бальной залой и столовой, имелась потайная комната, до которой добраться по лестничкам и запутанным коридорчикам мог только свой
человек.
В
дом Шереметева клуб переехал после пожара, который случился в
доме Спиридонова поздней ночью, когда уж публика из нижних зал разошлась и только вверху, в тайной комнате, играли в «железку»
человек десять крупных игроков. Сюда не доносился шум из нижнего этажа, не слышно было пожарного рожка сквозь глухие ставни. Прислуга клуба с первым появлением дыма ушла из
дому. К верхним игрокам вбежал мальчуган-карточник и за ним лакей, оба с испуганными лицами, приотворили дверь, крикнули: «Пожар!» — и скрылись.
В прошлом столетии, в восьмидесятых годах я встречался с
людьми, помнившими рассказы этого старика масона, в былые времена тоже члена Английского клуба, который много рассказывал о
доме поэта М. М. Хераскова.
Дела клуба становились все хуже и хуже… и публика другая, и субботние обеды — парадных уже не стало — скучнее и малолюднее… Обеды накрывались на десять — пятнадцать
человек. Последний парадный обед, которым блеснул клуб, был в 1913 году в 300-летие
дома Романовых.
Первый
дом назывался между своими
людьми «Чебышевская крепость», или «Чебыши», а второй величали «Адом». Это — наследие нечаевских времен. Здесь в конце шестидесятых годов была штаб-квартира, где жили студенты-нечаевцы и еще раньше собирались каракозовцы, члены кружка «Ад».
До этого известно только, что в конце шестидесятых годов
дом был занят пансионом Репмана, где учились дети богатых
людей, а весь период от отъезда Волконской до Репмана остается неизвестным.
Братья Стрельцовы —
люди почти «в миллионах», московские домовладельцы, староверы, кажется, по Преображенскому толку, вся жизнь их была как на ладони: каждый шаг их был известен и виден десятки лет. Они оба — холостяки, жили в своем уютном
доме вместе с племянницей, которая была все для них: и управляющей всем хозяйством, и кухаркой, и горничной.
Неточные совпадения
А вы — стоять на крыльце, и ни с места! И никого не впускать в
дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите, то… Только увидите, что идет кто-нибудь с просьбою, а хоть и не с просьбою, да похож на такого
человека, что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Помалчивали странники, // Покамест бабы прочие // Не поушли вперед, // Потом поклон отвесили: // «Мы
люди чужестранные, // У нас забота есть, // Такая ли заботушка, // Что из
домов повыжила, // С работой раздружила нас, // Отбила от еды.
«Мы
люди чужестранные, // Давно, по делу важному, // Домишки мы покинули, // У нас забота есть… // Такая ли заботушка, // Что из
домов повыжила, // С работой раздружила нас, // Отбила от еды…»
Правдин (останавливая ее). Поостановитесь, сударыня. (Вынув бумагу и важным голосом Простакову.) Именем правительства вам приказываю сей же час собрать
людей и крестьян ваших для объявления им указа, что за бесчеловечие жены вашей, до которого попустило ее ваше крайнее слабомыслие, повелевает мне правительство принять в опеку
дом ваш и деревни.
Правдин. Мне поручено взять под опеку
дом и деревни при первом бешенстве, от которого могли бы пострадать подвластные ей
люди.