Неточные совпадения
Петр Григорьевич на другой день в нашей компании смеялся, рассказывая, как его испугали толпы городовых. Впрочем, было
не до смеху: вместо кулаковской «Каторги» он рисковал
попасть опять в нерчинскую!
Здесь
спи сколько влезет, пока брюхо хлеба
не запросит, здесь никто
не разбудит до света пинком и руганью.
В преклонных годах умер Смолин бездетным. Пережила его только черепаха. При описи имущества, которое в то время, конечно,
не все в опись
попало, найдено было в его спальне два ведра золотых и серебряных часов, цепочек и портсигаров.
На Сухаревке жулью в одиночку делать нечего. А сколько сортов всякого жулья! Взять хоть «играющих»: во всяком удобном уголку садятся прямо на мостовую трое-четверо и открывают игру в три карты — две черные, одна красная. Надо угадать красную. Или игра в ремешок: свертывается кольцом ремешок, и надо гвоздем
попасть так, чтобы гвоздь остался в ремешке. Но никогда никто
не угадает красной, и никогда гвоздь
не остается в ремне. Ловкость рук поразительная.
Тогда содержательницы притонов считались самыми благонамеренными в политическом отношении и пользовались особым попустительством полиции, щедро ими оплачиваемой, а охранное отделение
не считало их «опасными для государственного строя» и даже покровительствовало им вплоть до того, что содержатели притонов и «мельниц»
попадали в охрану при царских проездах.
Я — за ними, по траве, чтобы
не слышно. Дождик переставал. Журчала вода, стекая по канавке вдоль тротуара, и с шумом
падала в приемный колодец подземной Неглинки сквозь железную решетку. Вот у нее-то «труженики» остановились и бросили тело на камни.
Многие студенты завидовали ляпинцам — туда
попадали только счастливцы: всегда полно, очереди
не дождешься.
Эта столовая была клубом, где и «крамольные» речи говорились, и песни пелись, и революционные прокламации первыми
попадали в «Ляпинку» и читались открыто: сыщики туда
не проникали, между своими провокаторов и осведомителей
не было.
За работу Н. И. Струнникову Брокар денег
не давал, а только платил за него пятьдесят рублей в училище и содержал «на всем готовом». А содержал так: отвел художнику в сторожке койку пополам с рабочим, — так двое на одной кровати и
спали, и кормил вместе со своей прислугой на кухне. Проработал год Н. И. Струнников и пришел к Брокару...
Только немногим удавалось завоевать свое место в жизни. Счастьем было для И. Левитана с юных дней
попасть в кружок Антона Чехова. И. И. Левитан был беден, но старался по возможности прилично одеваться, чтобы быть в чеховском кружке, также в то время бедном, но талантливом и веселом. В дальнейшем через знакомых оказала поддержку талантливому юноше богатая старуха Морозова, которая его даже в лицо
не видела. Отвела ему уютный, прекрасно меблированный дом, где он и написал свои лучшие вещи.
Этюды с этих лисичек и другие классные работы можно было встретить и на Сухаревке, и у продавцов «под воротами». Они
попадали туда после просмотра их профессорами на отчетных закрытых выставках, так как их было девать некуда, а на ученические выставки классные работы
не принимались, как бы хороши они ни были. За гроши продавали их ученики кому
попало, а встречались иногда среди школьных этюдов вещи прекрасные.
Речь Жадаева
попала в газеты, насмешила Москву, и тут принялись за очистку Охотного ряда. Первым делом было приказано иметь во всех лавках кошек. Но кошки и так были в большинстве лавок. Это был род спорта — у кого кот толще. Сытые, огромные коты сидели на прилавках, но крысы обращали на них мало внимания. В надворные сараи котов на ночь
не пускали после того, как одного из них в сарае ночью крысы сожрали.
Когда их выводили на двор, они и на людей
не были похожи: кто кричит, кто неистовствует, кто
падает замертво…
Пожарные в двух этажах, низеньких и душных, были набиты, как сельди в бочке, и
спали вповалку на нарах, а кругом на веревках сушилось промокшее на пожарах платье и белье. Половина команды — дежурная — никогда
не раздевалась и
спала тут же в одежде и сапогах.
Хозяева вставали в семь часов пить чай. Оба злые. Хозяин чахоточный. Били чем
попало и за все, — все
не так. Пороли розгами, привязавши к скамье. Раз после розог два месяца в больнице лежал — загноилась спина… Раз выкинули зимой на улицу и дверь заперли. Три месяца в больнице в горячке лежал…
— Сегодня сообщили в редакцию, что они арестованы. Я ездил проверить известие: оба эти князя никакие
не князья, они оказались атаманами шайки бандитов, и деньги, которые проигрывали, они привезли с последнего разбоя в Туркестане. Они
напали на почту, шайка их перебила конвой, а они собственноручно зарезали почтовых чиновников, взяли ценности и триста тысяч новенькими бумажками, пересылавшимися в казначейство. Оба они отправлены в Ташкент, где их ждет виселица.
Одетые в бархатные, обшитые галуном шапки и в воланы дорогого сукна, кучера
не знали, куда они
попадут завтра: домой или к новому барину?
«Пройдясь по залам, уставленным столами с старичками, играющими в ералаш, повернувшись в инфернальной, где уж знаменитый „Пучин“ начал свою партию против „компании“, постояв несколько времени у одного из бильярдов, около которого, хватаясь за борт, семенил важный старичок и еле-еле
попадал в своего шара, и, заглянув в библиотеку, где какой-то генерал степенно читал через очки, далеко держа от себя газету, и записанный юноша, стараясь
не шуметь, пересматривал подряд все журналы, он направился в комнату, где собирались умные люди разговаривать».
Измученные непосильной работой и побоями,
не видя вблизи себя товарищей по возрасту,
не слыша ласкового слова, они бежали в свои деревни, где иногда оставались, а если родители возвращали их хозяину, то они зачастую бежали на Хитров,
попадали в воровские шайки сверстников и через трущобы и тюрьмы нередко кончали каторгой.
Опять штоф, опять веселье, проводы в Челышевские бани… Оттуда дальше, по назначенному маршруту. А поздним вечером — домой, но уж
не один Кирсаныч, а с каким-нибудь Рюмочкиным, — оба на «последнем взводе». Крепко
спят на пустых мешках.
— Малой, смотайся ко мне на фатеру да скажи самой, что я обедать
не буду, в город еду, — приказывает сосед-подрядчик, и «малый» иногда по дождю и грязи, иногда в двадцатиградусный мороз, накинув на шею или на голову грязную салфетку, мчится в одной рубахе через улицу и исполняет приказание постоянного посетителя, которым хозяин дорожит. Одеваться некогда — по шее
попадет от буфетчика.
Это был владелец дома, первогильдейский купец Григорий Николаевич Карташев. Квартира его была рядом с трактиром, в ней он жил одиноко,
спал на голой лежанке, положив под голову что-нибудь из платья. В квартире никогда
не натирали полов и
не мели.
Ведь большинство
попадало в «яму» из-за самодурства богатеев-кредиторов, озлобившихся на должника за то, что он
не уплатил, а на себя за то, что в дураках остался и потерял деньги. Или для того, чтобы убрать с дороги мешающего конкурента.
Мастеровые в будние дни начинали работы в шесть-семь часов утра и кончали в десять вечера. В мастерской портного Воздвиженского работало пятьдесят человек. Женатые жили семьями в квартирах на дворе; а холостые с мальчиками-учениками ночевали в мастерских,
спали на верстаках и на полу, без всяких постелей: подушка — полено в головах или свои штаны, если еще
не пропиты.
Их звали «фалаторы», они скакали в гору, кричали на лошадей, хлестали их концом повода и хлопали с боков ногами в сапожищах, едва влезавших в стремя. И бывали случаи, что «фалатор»
падал с лошади. А то лошадь поскользнется и
упадет, а у «фалатора» ноги в огромном сапоге или, зимнее дело, валенке — из стремени
не вытащишь. Никто их
не учил ездить, а прямо из деревни сажали на коня — езжай! А у лошадей были нередко разбиты ноги от скачки в гору по булыгам мостовой, и всегда измученные и недокормленные.
Неточные совпадения
Голос Держиморды. Пошел, пошел!
Не принимает,
спит.
А уж Тряпичкину, точно, если кто
попадет на зубок, берегись: отца родного
не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне, к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись, говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж и вы!
не нашли другого места
упасть! И растянулся, как черт знает что такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
Анна Андреевна. Перестань, ты ничего
не знаешь и
не в свое дело
не мешайся! «Я, Анна Андреевна, изумляюсь…» В таких лестных рассыпался словах… И когда я хотела сказать: «Мы никак
не смеем надеяться на такую честь», — он вдруг
упал на колени и таким самым благороднейшим образом: «Анна Андреевна,
не сделайте меня несчастнейшим! согласитесь отвечать моим чувствам,
не то я смертью окончу жизнь свою».
Хлестаков (продолжая удерживать ее).Из любви, право из любви. Я так только, пошутил, Марья Антоновна,
не сердитесь! Я готов на коленках у вас просить прощения. (
Падает на колени.)Простите же, простите! Вы видите, я на коленях.