Неточные совпадения
Он считался даже у беглых каторжников справедливым, и поэтому
только не был убит, хотя бит и ранен при арестах бывал не раз. Но не со злобы его ранили, а
только спасая свою шкуру. Всякий свое дело делал:
один ловил и держал, а другой скрывался и бежал.
И
только Советская власть
одним постановлением Моссовета смахнула эту не излечимую при старом строе язву и в
одну неделю в 1923 году очистила всю площадь с окружающими ее вековыми притонами, в несколько месяцев отделала под чистые квартиры недавние трущобы и заселила их рабочим и служащим людом.
Милиция, окружив дома, предложила немедленно выселяться, предупредив, что выход свободный, никто задержан не будет, и дала несколько часов сроку, после которого «будут приняты меры».
Только часть нищих-инвалидов была оставлена в
одном из надворных флигелей «Румянцевки»…
Против роскошного дворца Шереметевской больницы вырастали сотни палаток, раскинутых за ночь на
один только день. От рассвета до потемок колыхалось на площади море голов, оставляя узкие дорожки для проезда по обеим сторонам широченной в этом месте Садовой улицы. Толклось множество народа, и у всякого была своя цель.
Центр района его действия была Сухаревка, а отсюда им были раскинуты нити повсюду, и он
один только знал все.
Но я ограничусь
только воспоминаниями об
одном завсегдатае бегов, щеголе-блондине с пушистыми усами, имевшем даже собственного рысака, бравшего призы.
Но однажды за столом завсегдатаев появился такой гость, которому даже повар не мог сделать ни
одного замечания, а
только подобострастно записывал то, что гость говорил.
Даже постоянно серьезных братьев Ляпиных он умел рассмешить. Братья Ляпины не пропускали ни
одного обеда. «Неразлучники» — звали их. Было у них еще
одно прозвание — «чет и нечет», но оно забылось, его помнили
только те, кто знал их молодыми.
За работу Н. И. Струнникову Брокар денег не давал, а
только платил за него пятьдесят рублей в училище и содержал «на всем готовом». А содержал так: отвел художнику в сторожке койку пополам с рабочим, — так двое на
одной кровати и спали, и кормил вместе со своей прислугой на кухне. Проработал год Н. И. Струнников и пришел к Брокару...
В прежние годы Охотный ряд был застроен с
одной стороны старинными домами, а с другой — длинным одноэтажным зданием под
одной крышей, несмотря на то, что оно принадлежало десяткам владельцев. Из всех этих зданий
только два дома были жилыми: дом, где гостиница «Континенталь», да стоящий рядом с ним трактир Егорова, знаменитый своими блинами. Остальное все лавки, вплоть до Тверской.
Так с крысами ничего поделать и не могли, пока
один из охотнорядцев, Грачев, не нашел, наконец, способ избавиться от этих хищников. И вышло это
только благодаря Жадаеву.
Ловкий Петр Кирилыч первый придумал «художественно» разрезать такой пирог. В
одной руке вилка, в другой ножик; несколько взмахов руки, и в
один миг расстегай обращался в десятки тоненьких ломтиков, разбегавшихся от центрального куска печенки к толстым румяным краям пирога, сохранившего свою форму. Пошла эта мода по всей Москве, но мало кто умел так «художественно» резать расстегаи, как Петр Кирилыч, разве
только у Тестова — Кузьма да Иван Семеныч. Это были художники!
— Время такое-с, все разъехамшись… Во всем коридоре
одна только Языкова барыня… Кто в парк пошел, кто на бульваре сидит… Ко сну прибудут, а теперь еще солнце не село.
После вечерней «зари» и до утренней генералов лишают церемониала отдания чести. Солдаты дремлют в караульном доме,
только сменяясь по часам, чтобы стеречь арестантов на двух постах:
один под окнами «клоповника», а другой под окнами гауптвахты, выходящими тоже во двор, где содержались в отдельных камерах арестованные офицеры.
Было и еще
одно занятие у пожарных. Впрочем, не у всех, а
только у Сущевской части: они жгли запрещенные цензурой книги.
Только раз как-то за столом «общественных деятелей»
один из них, выбирая по карточке вина, остановился на напечатанном на ней портрете Пушкина и с возмущением заметил...
Около него — высокий молодой человек с продолговатым лицом, с манерами англичанина. Он похож на статую. Ни
один мускул его лица не дрогнет. На лице написана холодная сосредоточенность человека, делающего серьезное дело.
Только руки его выдают… Для опытного глаза видно, что он переживает трагедию: ему страшен проигрыш… Он справляется с лицом, но руки его тревожно живут, он не может с ними справиться…
Эстрада в столовой — это единственное место, куда пропускаются женщины, и то
только в хоре. В самый же клуб, согласно с основания клуба установленным правилам, ни
одна женщина не допускалась никогда. Даже полы мыли мужчины.
Всем магазином командовал управляющий Сергей Кириллович, сам же Елисеев приезжал в Москву
только на
один день: он был занят устройством такого же храма Бахуса в Петербурге, на Невском, где был его главный, еще отцовский магазин.
В
один из таких приездов ему доложили, что уже три дня ходит какой-то чиновник с кокардой и портфелем, желающий говорить лично «
только с самим» по важному делу, и сейчас он пришел и просит доложить.
С самого начала судебной реформы в кремлевском храме правосудия, здании судебных установлений, со дня введения судебной реформы в 1864–1866 годы стояла она. Статуя такая, как и подобает ей быть во всем мире: весы, меч карающий и толстенные томы законов.
Одного только не оказалось у богини, самого главного атрибута — повязки на глазах.
Вода, жар и пар одинаковые,
только обстановка иная. Бани как бани! Мочалка — тринадцать, мыло по
одной копейке. Многие из них и теперь стоят, как были, и в тех же домах, как и в конце прошлого века,
только публика в них другая, да старых хозяев, содержателей бань, нет, и память о них скоро совсем пропадет, потому что рассказывать о них некому.
С пяти часов утра до двенадцати ночи голый и босой человек,
только в
одном коротеньком фартучке от пупа до колена, работает беспрерывно всеми мускулами своего тела, при переменной температуре от 14 до 60 градусов по Реомюру, да еще притом все время мокрый.
А то еще
один из замоскворецких, загуливавших
только у Бубнова и не выходивших дня по два из кабинетов, раз приезжает ночью домой на лихаче с приятелем. Ему отворяют ворота — подъезд его дедовского дома был со двора, а двор был окружен высоким деревянным забором, а он орет...
Шумела молодая рощица и, наверное, дождалась бы Советской власти, но вдруг в
один прекрасный день — ни рощи, ни решетки, а булыжная мостовая пылит на ее месте желтым песком. Как? Кто? Что? — недоумевала Москва. Слухи разные —
одно только верно, что Хомяков отдал приказание срубить деревья и замостить переулок и в этот же день уехал за границу. Рассказывали, что он действительно испугался высылки из Москвы; говорили, что родственники просили его не срамить их фамилию.
Посредине двора — огромнейший флигель. Флигеля с боков, и ни
одного забора, через который можно перелезть. Словом,
один выход —
только через охраняемую калитку.
Я лишь помнил слышанное о ней: говорили, что по всей Москве и есть
только два трезвых кучера —
один здесь, другой — на фронтоне Большого театра.
Я помню его, когда еще пустыри окружали
только что выстроенный цирк. Здесь когда-то по ночам «всякое бывало». А днем ребята пускали бумажные змеи и непременно с трещотками. При воспоминании мне чудится звук трещотки. Невольно вскидываю глаза в поисках змея с трещоткой. А надо мной выплывают
один за другим три аэроплана и скрываются за Домом крестьянина на Трубной площади.
Асфальтовые Петровские линии. Такая же,
только что вымытая Петровка. Еще против
одного из домов дворник поливает из брандспойта улицы, а два других гонят воду в решетку водосточного колодца.
Неточные совпадения
Хлестаков. Черт его знает, что такое,
только не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (Ест.)Мошенники, канальи, чем они кормят! И челюсти заболят, если съешь
один такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно как деревянная кора, ничем вытащить нельзя; и зубы почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)Больше ничего нет?
Анна Андреевна. Очень почтительным и самым тонким образом. Все чрезвычайно хорошо говорил. Говорит: «Я, Анна Андреевна, из
одного только уважения к вашим достоинствам…» И такой прекрасный, воспитанный человек, самых благороднейших правил! «Мне, верите ли, Анна Андреевна, мне жизнь — копейка; я
только потому, что уважаю ваши редкие качества».
А вы — стоять на крыльце, и ни с места! И никого не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть
одного из них впустите, то…
Только увидите, что идет кто-нибудь с просьбою, а хоть и не с просьбою, да похож на такого человека, что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Хлестаков. А это… На
одну минуту
только… на
один день к дяде — богатый старик; а завтра же и назад.
Один из купцов. Богу виноваты, Антон Антонович! Лукавый попутал. И закаемся вперед жаловаться. Уж какое хошь удовлетворение, не гневись
только!