Неточные совпадения
Измученный бессонными ночами, проведенными на улицах, скоро он заснул, вытянувшись во весь рост. Такой роскоши — вытянуться всем телом,
в тепле — он давно не испытывал. Если он и спал раньше, то где-нибудь
сидя в углу
трактира или грязной харчевни, скорчившись
в три погибели…
В знакомом же нам
трактире, только
в черной половине его,
сидел небритый, грязный субъект. Было семь часов вечера.
Через несколько времени стараниями субъекта чемодан был заложен за три рубля, и Колесов уже
сидел в одном из
трактиров на Грачевке, куда завел его субъект, показывавший различные московские трущобы.
Вспомнил он, как его не пустили
в церковь, как он пошел
в трактир, напился пьян, неделю без просыпу пил, как его выгнали со службы за пьянство и как он, спустив с себя приличное платье, стал завсегдатаем погребка… Вот уж с лишком год, как он день
сидит в нем, а на ночь выходит на угол улицы и протягивает руку за пятаком на ночлег, если не получает его от загулявшего
в погребке гостя или если товарищи по «клоповнику» не раздобудутся деньгами.
Через полчаса нищий
сидел в трактире за столом с дюжиной рыбаков. Сзади их, то дергая мужей за рукав, то снимая через их плечо стакан с водкой, — для себя, разумеется, — сидели рослые женщины с густыми бровями и руками круглыми, как булыжник. Нищий, вскипая обидой, повествовал:
Я описываю тогдашние мои чувства, то есть то, что мне шло в голову тогда, когда я
сидел в трактире под соловьем и когда порешил в тот же вечер разорвать с ними неминуемо.
Молодежь
сидела в трактирах или устраивала вечеринки друг у друга, играла на гармониках, пела похабные, некрасивые песни, танцевала, сквернословила и пила.
Неточные совпадения
— Пойдемте поскорее, — прошептал ей Свидригайлов. — Я не желаю, чтобы Родион Романыч знал о нашем свидании. Предупреждаю вас, что я с ним
сидел тут недалеко,
в трактире, где он отыскал меня сам, и насилу от него отвязался. Он знает почему-то о моем к вам письме и что-то подозревает. Уж, конечно, не вы ему открыли? А если не вы, так кто же?
Все мы трое
в трактире сидели и торговались, и сербский сражатель требовал «по сту рублей на месяц, за три месяца».
«Он не убьет Бьоринга, а наверно теперь
в трактире сидит и слушает „Лючию“! А может, после „Лючии“ пойдет и убьет Бьоринга. Бьоринг толкнул меня, ведь почти ударил; ударил ли? Бьоринг даже и с Версиловым драться брезгает, так разве пойдет со мной? Может быть, мне надо будет убить его завтра из револьвера, выждав на улице…» И вот эту мысль провел я
в уме совсем машинально, не останавливаясь на ней нисколько.
Было уже восемь часов; я бы давно пошел, но все поджидал Версилова: хотелось ему многое выразить, и сердце у меня горело. Но Версилов не приходил и не пришел. К маме и к Лизе мне показываться пока нельзя было, да и Версилова, чувствовалось мне, наверно весь день там не было. Я пошел пешком, и мне уже на пути пришло
в голову заглянуть во вчерашний
трактир на канаве. Как раз Версилов
сидел на вчерашнем своем месте.
Я не знал, на что решиться, и мрачно
сидел на своем чемодане, пока товарищи мои шумно выбирались из
трактира. Кули приходили и выходили, таская поклажу. Все ушли; девятый час, а шкуне
в 10 часу велено уйти. Многие из наших обедают у Каннингама, а другие отказались,
в том числе и я. Это прощальный обед. Наконец я быстро собрался, позвал писаря нашего, который жил
в трактире, для переписки бумаг, велел привести двух кули, и мы отправились.