Неточные совпадения
А масло так вот и течет по губам, когда
начнешь есть.
Тут воз
начал спускаться с мосту, и последних слов уже невозможно
было расслушать; но парубок не хотел, кажется, кончить этим: не думая долго, схватил он комок грязи и швырнул вслед за нею.
Все боязливо стали осматриваться вокруг и
начали шарить по углам. Хивря
была ни жива ни мертва.
И
начала притопывать ногами, все, чем далее, смелее; наконец левая рука ее опустилась и уперлась в бок, и она пошла танцевать, побрякивая подковами, держа перед собою зеркало и
напевая любимую свою песню...
Уж не чета какому-нибудь нынешнему балагуру, который как
начнет москаля везть, [То
есть лгать.
Петро подбросил, и, что за чудо? — цветок не упал прямо, но долго казался огненным шариком посреди мрака и, словно лодка, плавал по воздуху; наконец потихоньку
начал спускаться ниже и упал так далеко, что едва приметна
была звездочка, не больше макового зерна.
Вздевши на длинные деревянные спички галушки,
начали есть.
Доброму человеку не только развернуться, приударить горлицы или гопака, прилечь даже негде
было, когда в голову заберется хмель и ноги
начнут писать покой [Покой — название буквы «п» в старинной русской азбуке.] — он — по.
Тут глаза его
начали смыкаться так, что принужден он
был ежеминутно протирать кулаком и промывать оставшеюся водкой.
Старуха моя
начала было говорить, что нужно наперед хорошенько вымыть яблоки, потом намочить в квасу, а потом уже… «Ничего из этого не
будет! — подхватил полтавец, заложивши руку в гороховый кафтан свой и прошедши важным шагом по комнате, — ничего не
будет!
Может
быть, эти самые хитрости и сметливость ее
были виною, что кое-где
начали поговаривать старухи, особливо когда
выпивали где-нибудь на веселой сходке лишнее, что Солоха точно ведьма; что парубок Кизяколупенко видел у нее сзади хвост величиною не более бабьего веретена; что она еще в позапрошлый четверг черною кошкою перебежала дорогу; что к попадье раз прибежала свинья, закричала петухом, надела на голову шапку отца Кондрата и убежала назад.
Он не преминул рассказать, как летом, перед самою петровкою, когда он лег спать в хлеву, подмостивши под голову солому, видел собственными глазами, что ведьма, с распущенною косою, в одной рубашке,
начала доить коров, а он не мог пошевельнуться, так
был околдован; подоивши коров, она пришла к нему и помазала его губы чем-то таким гадким, что он плевал после того целый день.
Тут кузнец присел к огромным мешкам, перевязал их крепче и готовился взвалить себе на плечи. Но заметно
было, что его мысли гуляли бог знает где, иначе он бы услышал, как зашипел Чуб, когда волоса на голове его прикрутила завязавшая мешок веревка, и дюжий голова
начал было икать довольно явственно.
Черт всплеснул руками и
начал от радости галопировать на шее кузнеца. «Теперь-то попался кузнец! — думал он про себя, — теперь-то я вымещу на тебе, голубчик, все твои малеванья и небылицы, взводимые на чертей! Что теперь скажут мои товарищи, когда узнают, что самый набожнейший из всего села человек в моих руках?» Тут черт засмеялся от радости, вспомнивши, как
будет дразнить в аде все хвостатое племя, как
будет беситься хромой черт, считавшийся между ними первым на выдумки.
Кумова жена, остолбенев, выпустила из рук ногу, за которую
начала было тянуть дьяка из мешка.
Голова сам
был не меньше смущен и не знал, что
начать.
Обрадованный таким благосклонным вниманием, кузнец уже хотел
было расспросить хорошенько царицу о всем: правда ли, что цари
едят один только мед да сало, и тому подобное; но, почувствовав, что запорожцы толкают его под бока, решился замолчать; и когда государыня, обратившись к старикам,
начала расспрашивать, как у них живут на Сечи, какие обычаи водятся, — он, отошедши назад, нагнулся к карману, сказал тихо: «Выноси меня отсюда скорее!» — и вдруг очутился за шлагбаумом.
Но, однако ж, успокоив себя тем, что в следующую неделю исповедается в этом попу и с сегодняшнего же дня
начнет бить по пятидесяти поклонов через весь год, заглянул он в хату; но в ней не
было никого.
Слушайте, слушайте!» И вместо слов
начала она
петь песню...
Гость
начал рассказывать между тем, как пан Данило, в час откровенной беседы, сказал ему: «Гляди, брат Копрян: когда волею Божией не
будет меня на свете, возьми к себе жену, и пусть
будет она твоею женою…»
Иван Федорович, хотя и держался справедливости, но на эту пору
был голоден и не мог противиться обольщению: взял блин, поставил перед собою книгу и
начал есть.
Иван Федорович,
будучи совершенно уверен в благоразумии тетушки,
начал по-прежнему исполнять свою службу.
— Тебе, любезный Иван Федорович, — так она
начала, — известно, что в твоем хуторе осьмнадцать душ; впрочем, это по ревизии, а без того, может, наберется больше, может,
будет до двадцати четырех. Но не об этом дело. Ты знаешь тот лесок, что за нашею левадою, и, верно, знаешь за тем же лесом широкий луг: в нем двадцать без малого десятин; а травы столько, что можно каждый год продавать больше чем на сто рублей, особенно если, как говорят, в Гадяче
будет конный полк.
Он, надобно тебе объявить, еще тебя не
было на свете, как
начал ездить к твоей матушке; правда, в такое время, когда отца твоего не бывало дома.
Начал прищуривать глаза — место, кажись, не совсем незнакомое: сбоку лес, из-за леса торчал какой-то шест и виделся прочь далеко в небе. Что за пропасть! да это голубятня, что у попа в огороде! С другой стороны тоже что-то сереет; вгляделся: гумно волостного писаря. Вот куда затащила нечистая сила! Поколесивши кругом, наткнулся он на дорожку. Месяца не
было; белое пятно мелькало вместо него сквозь тучу. «
Быть завтра большому ветру!» — подумал дед. Глядь, в стороне от дорожки на могилке вспыхнула свечка.
Поздненько, однако ж, пришел он домой и галушек не захотел
есть. Разбудивши брата Остапа, спросил только, давно ли уехали чумаки, и завернулся в тулуп. И когда тот
начал было спрашивать...
— А ну-те, ребята, давайте крестить! — закричит к нам. — Так его! так его! хорошенько! — и
начнет класть кресты. А то проклятое место, где не вытанцывалось, загородил плетнем, велел кидать все, что ни
есть непотребного, весь бурьян и сор, который выгребал из баштана.
— Избили они его, — сказала она, погладив щеки ладонями, и, глядя на ладони, судорожно усмехалась. — Под утро он говорит мне: «Прости, сволочи они, а не простишь — на той же березе повешусь». — «Нет, говорю, дерево это не погань, не смей, Иуда, я на этом дереве муки приняла. И никому, ни тебе, ни всем людям, ни богу никогда обиды моей не прощу». Ох, не прощу, нет уж! Семнадцать месяцев держал он меня, все уговаривал,
пить начал, потом — застудился зимою…