Неточные совпадения
Когда экипаж въехал на двор,
господин был встречен трактирным слугою, или половым, как их называют в русских трактирах, живым и вертлявым до такой степени, что даже нельзя
было рассмотреть, какое у него
было лицо.
Пока приезжий
господин осматривал свою комнату, внесены
были его пожитки: прежде всего чемодан из белой кожи, несколько поистасканный, показывавший, что
был не в первый раз в дороге.
Впрочем, хотя эти деревца
были не выше тростника, о них
было сказано в газетах при описании иллюминации, что «город наш украсился, благодаря попечению гражданского правителя, садом, состоящим из тенистых, широковетвистых дерев, дающих прохладу в знойный день», и что при этом «
было очень умилительно глядеть, как сердца граждан трепетали в избытке благодарности и струили потоки слез в знак признательности к
господину градоначальнику».
Что думал он в то время, когда молчал, — может
быть, он говорил про себя: «И ты, однако ж, хорош, не надоело тебе сорок раз повторять одно и то же», — Бог ведает, трудно знать, что думает дворовый крепостной человек в то время, когда
барин ему дает наставление.
Проходивший поп снял шляпу, несколько мальчишек в замаранных рубашках протянули руки, приговаривая: «
Барин, подай сиротинке!» Кучер, заметивши, что один из них
был большой охотник становиться на запятки, хлыснул его кнутом, и бричка пошла прыгать по камням.
— Направо, — сказал мужик. — Это
будет тебе дорога в Маниловку; а Заманиловки никакой нет. Она зовется так, то
есть ее прозвание Маниловка, а Заманиловки тут вовсе нет. Там прямо на горе увидишь дом, каменный, в два этажа, господский дом, в котором, то
есть, живет сам
господин. Вот это тебе и
есть Маниловка, а Заманиловки совсем нет никакой здесь и не
было.
— Нет,
барин, нигде не видно! — После чего Селифан, помахивая кнутом, затянул песню не песню, но что-то такое длинное, чему и конца не
было. Туда все вошло: все ободрительные и побудительные крики, которыми потчевают лошадей по всей России от одного конца до другого; прилагательные всех родов без дальнейшего разбора, как что первое попалось на язык. Таким образом дошло до того, что он начал называть их наконец секретарями.
— Да что ж,
барин, делать, время-то такое; кнута не видишь, такая потьма! — Сказавши это, он так покосил бричку, что Чичиков принужден
был держаться обеими руками. Тут только заметил он, что Селифан подгулял.
— Нет,
барин, как можно, чтоб я
был пьян! Я знаю, что это нехорошее дело
быть пьяным. С приятелем поговорил, потому что с хорошим человеком можно поговорить, в том нет худого; и закусили вместе. Закуска не обидное дело; с хорошим человеком можно закусить.
— Эй, Пелагея! — сказала помещица стоявшей около крыльца девчонке лет одиннадцати, в платье из домашней крашенины и с босыми ногами, которые издали можно
было принять за сапоги, так они
были облеплены свежею грязью. — Покажи-ка
барину дорогу.
Для него решительно ничего не значат все
господа большой руки, живущие в Петербурге и Москве, проводящие время в обдумывании, что бы такое
поесть завтра и какой бы обед сочинить на послезавтра, и принимающиеся за этот обед не иначе, как отправивши прежде в рот пилюлю; глотающие устерс, [Устерс — устриц.] морских пауков и прочих чуд, а потом отправляющиеся в Карлсбад или на Кавказ.
Порфирий
был одет, так же как и
барин, в каком-то архалуке, стеганном на вате, но несколько позамасленней.
— Маловато,
барин, — сказала старуха, однако ж взяла деньги с благодарностию и еще побежала впопыхах отворять им дверь. Она
была не в убытке, потому что запросила вчетверо против того, что стоила водка.
Держа в руке чубук и прихлебывая из чашки, он
был очень хорош для живописца, не любящего страх
господ прилизанных и завитых, подобно цирюльным вывескам, или выстриженных под гребенку.
«Экой скверный
барин! — думал про себя Селифан. — Я еще не видал такого
барина. То
есть плюнуть бы ему за это! Ты лучше человеку не дай
есть, а коня ты должен накормить, потому что конь любит овес. Это его продовольство: что, примером, нам кошт, то для него овес, он его продовольство».
Всю дорогу он
был весел необыкновенно, посвистывал, наигрывал губами, приставивши ко рту кулак, как будто играл на трубе, и наконец затянул какую-то песню, до такой степени необыкновенную, что сам Селифан слушал, слушал и потом, покачав слегка головой, сказал: «Вишь ты, как
барин поет!»
Были уже густые сумерки, когда подъехали они к городу.
Наконец бричка, сделавши порядочный скачок, опустилась, как будто в яму, в ворота гостиницы, и Чичиков
был встречен Петрушкою, который одною рукою придерживал полу своего сюртука, ибо не любил, чтобы расходились полы, а другою стал помогать ему вылезать из брички. Половой тоже выбежал, со свечою в руке и салфеткою на плече. Обрадовался ли Петрушка приезду
барина, неизвестно, по крайней мере, они перемигнулись с Селифаном, и обыкновенно суровая его наружность на этот раз как будто несколько прояснилась.
Когда взглянул он потом на эти листики, на мужиков, которые, точно,
были когда-то мужиками, работали, пахали, пьянствовали, извозничали, обманывали
бар, а может
быть, и просто
были хорошими мужиками, то какое-то странное, непонятное ему самому чувство овладело им.
Господин вскрикнул, это
был Манилов.
— Нет, вы не так приняли дело: шипучего мы сами поставим, — сказал председатель, — это наша обязанность, наш долг. Вы у нас гость: нам должно угощать. Знаете ли что,
господа! Покамест что, а мы вот как сделаем: отправимтесь-ка все, так как
есть, к полицеймейстеру; он у нас чудотворец: ему стоит только мигнуть, проходя мимо рыбного ряда или погреба, так мы, знаете ли, так закусим! да при этой оказии и в вистишку.
Собакевич, оставив без всякого внимания все эти мелочи, пристроился к осетру, и, покамест те
пили, разговаривали и
ели, он в четверть часа с небольшим доехал его всего, так что когда полицеймейстер вспомнил
было о нем и, сказавши: «А каково вам,
господа, покажется вот это произведенье природы?» — подошел
было к нему с вилкою вместе с другими, то увидел, что от произведенья природы оставался всего один хвост; а Собакевич пришипился так, как будто и не он, и, подошедши к тарелке, которая
была подальше прочих, тыкал вилкою в какую-то сушеную маленькую рыбку.
Прокурорский кучер, как оказалось в дороге,
был малый опытный, потому что правил одной только рукой, а другую засунув назад, придерживал ею
барина.
Но наконец сапоги
были сняты;
барин разделся как следует и, поворочавшись несколько времени на постеле, которая скрыпела немилосердно, заснул решительно херсонским помещиком.
— Знай
господин сам хотя сколько-нибудь толку в хозяйстве да умей различать людей — у него
будет всегда хороший управитель».
Нельзя сказать наверно, точно ли пробудилось в нашем герое чувство любви, — даже сомнительно, чтобы
господа такого рода, то
есть не так чтобы толстые, однако ж и не то чтобы тонкие, способны
были к любви; но при всем том здесь
было что-то такое странное, что-то в таком роде, чего он сам не мог себе объяснить: ему показалось, как сам он потом сознавался, что весь бал, со всем своим говором и шумом, стал на несколько минут как будто где-то вдали; скрыпки и трубы нарезывали где-то за горами, и все подернулось туманом, похожим на небрежно замалеванное поле на картине.
Достаточно сказать только, что
есть в одном городе глупый человек, это уже и личность; вдруг выскочит
господин почтенной наружности и закричит: «Ведь я тоже человек, стало
быть, я тоже глуп», — словом, вмиг смекнет, в чем дело.
И вот
господа чиновники задали себе теперь вопрос, который должны
были задать себе в начале, то
есть в первой главе нашей поэмы.
Господа чиновники прибегнули еще к одному средству, не весьма благородному, но которое, однако же, иногда употребляется, то
есть стороною, посредством разных лакейских знакомств, расспросить людей Чичикова, не знают ли они каких подробностей насчет прежней жизни и обстоятельств
барина, но услышали тоже не много.
Показания, свидетельства и предположения Ноздрева представили такую резкую противоположность таковым же
господ чиновников, что и последние их догадки
были сбиты с толку.
Наконец и бричка
была заложена, и два горячие калача, только что купленные, положены туда, и Селифан уже засунул кое-что для себя в карман, бывший у кучерских козел, и сам герой наконец, при взмахивании картузом полового, стоявшего в том же демикотоновом сюртуке, при трактирных и чужих лакеях и кучерах, собравшихся позевать, как выезжает чужой
барин, и при всяких других обстоятельствах, сопровождающих выезд, сел в экипаж, — и бричка, в которой ездят холостяки, которая так долго застоялась в городе и так, может
быть, надоела читателю, наконец выехала из ворот гостиницы.
В это время, когда экипаж
был таким образом остановлен, Селифан и Петрушка, набожно снявши шляпу, рассматривали, кто, как, в чем и на чем ехал, считая числом, сколько
было всех и пеших и ехавших, а
барин, приказавши им не признаваться и не кланяться никому из знакомых лакеев, тоже принялся рассматривать робко сквозь стеклышка, находившиеся в кожаных занавесках: за гробом шли, снявши шляпы, все чиновники.
Кто ж
был жилец этой деревни, к которой, как к неприступной крепости, нельзя
было и подъехать отсюда, а нужно
было подъезжать с другой стороны — полями, хлебами и, наконец, редкой дубровой, раскинутой картинно по зелени, вплоть до самых изб и господского дома? Кто
был жилец,
господин и владетель этой деревни? Какому счастливцу принадлежал этот закоулок?
— Да и приказчик — вор такой же, как и ты! — выкрикивала ничтожность так, что
было на деревне слышно. — Вы оба пиющие, губители господского, бездонные бочки! Ты думаешь,
барин не знает вас? Ведь он здесь, ведь он вас слышит.
Барин не выдержал и рассмеялся, но тем не менее он тронут
был глубоко в душе своей.
Русский мужик сметлив и умен: он понял скоро, что
барин хоть и прыток, и
есть в нем охота взяться за многое, но как именно, каким образом взяться, — этого еще не смыслит, говорит как-то чересчур грамотно и затейливо, мужику невдолбеж и не в науку.
Попробовал
было укорить, но получил такой ответ: «Как можно,
барин, чтобы мы о господской, то
есть, выгоде не радели?
Раздобаривая почасту с дворовыми людьми, он, между прочим, от них разведал, что
барин ездил прежде довольно нередко к соседу генералу, что у генерала барышня, что
барин было к барышне, да и барышня тоже к
барину… но потом вдруг за что-то не поладили и разошлись.
Козьма да Денис!» Когда же подъехал он к крыльцу дома, к величайшему изумленью его, толстый
барин был уже на крыльце и принял его в свои объятья.
— Точно-с, Павел Иванович, — сказал Селифан, оборотясь с козел, веселый, — очень почтенный
барин. Угостительный помещик! По рюмке шампанского выслал. Точно-с, и приказал от стола отпустить блюда — оченно хорошего блюда, деликатного скусу. Такого почтительного
господина еще и не
было.
— Да никакого толку не добьетесь, — сказал проводник, — у нас бестолковщина. У нас всем, изволите видеть, распоряжается комиссия построения, отрывает всех от дела, посылает куды угодно. Только и выгодно у нас, что в комиссии построения. — Он, как видно,
был недоволен на комиссию построенья. — У нас так заведено, что все водят за нос
барина. Он думает, что всё-с как следует, а ведь это названье только одно.
— Нет, я вас не отпущу. В два часа, не более, вы
будете удовлетворены во всем. Дело ваше я поручу теперь особенному человеку, который только что окончил университетский курс. Посидите у меня в библиотеке. Тут все, что для вас нужно: книги, бумага, перья, карандаши — все. Пользуйтесь, пользуйтесь всем — вы
господин.
— «Приступая к обдумыванью возложенного на меня вашим высокородием поручения, честь имею сим донести на оное: 1) В самой просьбе
господина коллежского советника и кавалера Павла Ивановича Чичикова
есть уже некоторое недоразумение: в изъясненье того, что требуются ревизские души, постигнутые всякими внезапностями, вставлены и умершие.
Так хорошо и верно видел он многие вещи, так метко и ловко очерчивал в немногих словах соседей помещиков, так видел ясно недостатки и ошибки всех, так хорошо знал историю разорившихся
бар — и почему, и как, и отчего они разорились, так оригинально и метко умел передавать малейшие их привычки, что они оба
были совершенно обворожены его речами и готовы
были признать его за умнейшего человека.
Многие из них уже
были ему знакомы; другие
были хоть приезжие, но, очарованные ловким видом умеющего держать себя
господина, приветствовали его, как знакомые.