Неточные совпадения
В угольной из
этих лавочек, или, лучше,
в окне, помещался сбитенщик с самоваром из красной меди и лицом так же красным, как самовар, так что издали можно бы подумать, что на окне стояло два самовара, если б один самовар не был с черною как смоль бородою.
Когда все
это было внесено, кучер Селифан отправился на конюшню возиться около лошадей, а лакей Петрушка стал устроиваться
в маленькой передней, очень темной конурке, куда уже успел притащить свою шинель и вместе с нею какой-то свой собственный запах, который был сообщен и принесенному вслед за тем мешку с разным лакейским туалетом.
Покамест ему подавались разные обычные
в трактирах блюда, как-то: щи с слоеным пирожком, нарочно сберегаемым для проезжающих
в течение нескольких неделей, мозги с горошком, сосиски с капустой, пулярка жареная, огурец соленый и вечный слоеный сладкий пирожок, всегда готовый к услугам; покамест ему все
это подавалось и разогретое, и просто холодное, он заставил слугу, или полового, рассказывать всякий вздор — о том, кто содержал прежде трактир и кто теперь, и много ли дает дохода, и большой ли подлец их хозяин; на что половой, по обыкновению, отвечал: «О, большой, сударь, мошенник».
Местами
эти дома казались затерянными среди широкой, как поле, улицы и нескончаемых деревянных заборов; местами сбивались
в кучу, и здесь было заметно более движения народа и живости.
Впрочем, хотя
эти деревца были не выше тростника, о них было сказано
в газетах при описании иллюминации, что «город наш украсился, благодаря попечению гражданского правителя, садом, состоящим из тенистых, широковетвистых дерев, дающих прохладу
в знойный день», и что при
этом «было очень умилительно глядеть, как сердца граждан трепетали
в избытке благодарности и струили потоки слез
в знак признательности к господину градоначальнику».
Вот все, что узнали
в городе об
этом новом лице, которое очень скоро не преминуло показать себя на губернаторской вечеринке.
Приготовление к
этой вечеринке заняло с лишком два часа времени, и здесь
в приезжем оказалась такая внимательность к туалету, какой даже не везде видывано.
Это были почетные чиновники
в городе.
Нельзя утаить, что почти такого рода размышления занимали Чичикова
в то время, когда он рассматривал общество, и следствием
этого было то, что он наконец присоединился к толстым, где встретил почти всё знакомые лица: прокурора с весьма черными густыми бровями и несколько подмигивавшим левым глазом так, как будто бы говорил: «Пойдем, брат,
в другую комнату, там я тебе что-то скажу», — человека, впрочем, серьезного и молчаливого; почтмейстера, низенького человека, но остряка и философа; председателя палаты, весьма рассудительного и любезного человека, — которые все приветствовали его, как старинного знакомого, на что Чичиков раскланивался несколько набок, впрочем, не без приятности.
Но обо всем
этом читатель узнает постепенно и
в свое время, если только будет иметь терпение прочесть предлагаемую повесть, очень длинную, имеющую после раздвинуться шире и просторнее по мере приближения к концу, венчающему дело.
Это займет, впрочем, не много времени и места, потому что не много нужно прибавить к тому, что уже читатель знает, то есть что Петрушка ходил
в несколько широком коричневом сюртуке с барского плеча и имел, по обычаю людей своего звания, крупный нос и губы.
Это чтение совершалось более
в лежачем положении
в передней, на кровати и на тюфяке, сделавшемся от такого обстоятельства убитым и тоненьким, как лепешка.
— Направо, — сказал мужик. —
Это будет тебе дорога
в Маниловку; а Заманиловки никакой нет. Она зовется так, то есть ее прозвание Маниловка, а Заманиловки тут вовсе нет. Там прямо на горе увидишь дом, каменный,
в два этажа, господский дом,
в котором, то есть, живет сам господин. Вот
это тебе и есть Маниловка, а Заманиловки совсем нет никакой здесь и не было.
У подошвы
этого возвышения, и частию по самому скату, темнели вдоль и поперек серенькие бревенчатые избы, которые герой наш, неизвестно по каким причинам,
в ту же минуту принялся считать и насчитал более двухсот; нигде между ними растущего деревца или какой-нибудь зелени; везде глядело только одно бревно.
В доме его чего-нибудь вечно недоставало:
в гостиной стояла прекрасная мебель, обтянутая щегольской шелковой материей, которая, верно, стоила весьма недешево; но на два кресла ее недостало, и кресла стояли обтянуты просто рогожею; впрочем, хозяин
в продолжение нескольких лет всякий раз предостерегал своего гостя словами: «Не садитесь на
эти кресла, они еще не готовы».
Ввечеру подавался на стол очень щегольской подсвечник из темной бронзы с тремя античными грациями, с перламутным щегольским щитом, и рядом с ним ставился какой-то просто медный инвалид, хромой, свернувшийся на сторону и весь
в сале, хотя
этого не замечал ни хозяин, ни хозяйка, ни слуги.
Впрочем, бывают разные усовершенствования и изменения
в метóдах, особенно
в нынешнее время; все
это более зависит от благоразумия и способностей самих содержательниц пансиона.
Чичиков согласился с
этим совершенно, прибавивши, что ничего не может быть приятнее, как жить
в уединенье, наслаждаться зрелищем природы и почитать иногда какую-нибудь книгу…
— О,
это справедливо,
это совершенно справедливо! — прервал Чичиков. — Что все сокровища тогда
в мире! «Не имей денег, имей хороших людей для обращения», — сказал один мудрец.
Это было у места, потому что Фемистоклюс укусил за ухо Алкида, и Алкид, зажмурив глаза и открыв рот, готов был зарыдать самым жалким образом, но, почувствовав, что за
это легко можно было лишиться блюда, привел рот
в прежнее положение и начал со слезами грызть баранью кость, от которой у него обе щеки лоснились жиром.
— Позвольте мне вам заметить, что
это предубеждение. Я полагаю даже, что курить трубку гораздо здоровее, нежели нюхать табак.
В нашем полку был поручик, прекраснейший и образованнейший человек, который не выпускал изо рта трубки не только за столом, но даже, с позволения сказать, во всех прочих местах. И вот ему теперь уже сорок с лишком лет, но, благодаря Бога, до сих пор так здоров, как нельзя лучше.
Чичиков заметил, что
это, точно, случается и что
в натуре находится много вещей, неизъяснимых даже для обширного ума.
Это был человек лет под сорок, бривший бороду, ходивший
в сюртуке и, по-видимому, проводивший очень покойную жизнь, потому что лицо его глядело какою-то пухлою полнотою, а желтоватый цвет кожи и маленькие глаза показывали, что он знал слишком хорошо, что такое пуховики и перины.
Этот вопрос, казалось, затруднил гостя,
в лице его показалось какое-то напряженное выражение, от которого он даже покраснел, — напряжение что-то выразить, не совсем покорное словам. И
в самом деле, Манилов наконец услышал такие странные и необыкновенные вещи, каких еще никогда не слыхали человеческие уши.
— А, нет! — сказал Чичиков. — Мы напишем, что они живы, так, как стоит действительно
в ревизской сказке. Я привык ни
в чем не отступать от гражданских законов, хотя за
это и потерпел на службе, но уж извините: обязанность для меня дело священное, закон — я немею пред законом.
Побужденный признательностью, он наговорил тут же столько благодарностей, что тот смешался, весь покраснел, производил головою отрицательный жест и наконец уже выразился, что
это сущее ничего, что он, точно, хотел бы доказать чем-нибудь сердечное влечение, магнетизм души, а умершие души
в некотором роде совершенная дрянь.
Этот чубарый конь был сильно лукав и показывал только для вида, будто бы везет, тогда как коренной гнедой и пристяжной каурой масти, называвшийся Заседателем, потому что был приобретен от какого-то заседателя, трудилися от всего сердца, так что даже
в глазах их было заметно получаемое ими от того удовольствие.
— Нет, барин, как можно, чтоб я был пьян! Я знаю, что
это нехорошее дело быть пьяным. С приятелем поговорил, потому что с хорошим человеком можно поговорить,
в том нет худого; и закусили вместе. Закуска не обидное дело; с хорошим человеком можно закусить.
Между тем псы заливались всеми возможными голосами: один, забросивши вверх голову, выводил так протяжно и с таким старанием, как будто за
это получал бог знает какое жалованье; другой отхватывал наскоро, как пономарь; промеж них звенел, как почтовый звонок, неугомонный дискант, вероятно молодого щенка, и все
это, наконец, повершал бас, может быть, старик, наделенный дюжею собачьей натурой, потому что хрипел, как хрипит певческий контрабас, когда концерт
в полном разливе: тенора поднимаются на цыпочки от сильного желания вывести высокую ноту, и все, что ни есть, порывается кверху, закидывая голову, а он один, засунувши небритый подбородок
в галстук, присев и опустившись почти до земли, пропускает оттуда свою ноту, от которой трясутся и дребезжат стекла.
— Ничего, ничего, — сказала хозяйка. —
В какое
это время вас Бог принес! Сумятица и вьюга такая… С дороги бы следовало поесть чего-нибудь, да пора-то ночная, приготовить нельзя.
— Правда, с такой дороги и очень нужно отдохнуть. Вот здесь и расположитесь, батюшка, на
этом диване. Эй, Фетинья, принеси перину, подушки и простыню. Какое-то время послал Бог: гром такой — у меня всю ночь горела свеча перед образом. Эх, отец мой, да у тебя-то, как у борова, вся спина и бок
в грязи! где так изволил засалиться?
— Еще бы!
Это бы скорей походило на диво, если бы вы их кому-нибудь продали. Или вы думаете, что
в них есть
в самом деле какой-нибудь прок?
— Ну, видите, матушка. А теперь примите
в соображение только то, что заседателя вам подмасливать больше не нужно, потому что теперь я плачу за них; я, а не вы; я принимаю на себя все повинности. Я совершу даже крепость на свои деньги, понимаете ли вы
это?
Старуха задумалась. Она видела, что дело, точно, как будто выгодно, да только уж слишком новое и небывалое; а потому начала сильно побаиваться, чтобы как-нибудь не надул ее
этот покупщик; приехал же бог знает откуда, да еще и
в ночное время.
— А может,
в хозяйстве-то как-нибудь под случай понадобятся… — возразила старуха, да и не кончила речи, открыла рот и смотрела на него почти со страхом, желая знать, что он на
это скажет.
— Я уж знала
это: там все хорошая работа. Третьего года сестра моя привезла оттуда теплые сапожки для детей: такой прочный товар, до сих пор носится. Ахти, сколько у тебя тут гербовой бумаги! — продолжала она, заглянувши к нему
в шкатулку. И
в самом деле, гербовой бумаги было там немало. — Хоть бы мне листок подарил! а у меня такой недостаток; случится
в суд просьбу подать, а и не на чем.
В ответ на
это Чичиков свернул три блина вместе и, обмакнувши их
в растопленное масло, отправил
в рот, а губы и руки вытер салфеткой. Повторивши
это раза три, он попросил хозяйку приказать заложить его бричку. Настасья Петровна тут же послала Фетинью, приказавши
в то же время принести еще горячих блинов.
Для него решительно ничего не значат все господа большой руки, живущие
в Петербурге и Москве, проводящие время
в обдумывании, что бы такое поесть завтра и какой бы обед сочинить на послезавтра, и принимающиеся за
этот обед не иначе, как отправивши прежде
в рот пилюлю; глотающие устерс, [Устерс — устриц.] морских пауков и прочих чуд, а потом отправляющиеся
в Карлсбад или на Кавказ.
Нет,
эти господа никогда не возбуждали
в нем зависти.
(Из записной книжки Н.
В. Гоголя.)] так что вчуже пронимает аппетит, — вот
эти господа, точно, пользуются завидным даянием неба!
Это не то что прокурор и все губернские скряги
в нашем городе, которые так и трясутся за каждую копейку.
Этот, братец, и
в гальбик, [Гальбик — карточная игра.] и
в банчишку, и во все что хочешь.
Я ему
в глаза
это говорил: «Вы, говорю, с нашим откупщиком первые мошенники!» Смеется, бестия, поглаживая бороду.
Если же
этого не случится, то все-таки что-нибудь да будет такое, чего с другим никак не будет: или нарежется
в буфете таким образом, что только смеется, или проврется самым жестоким образом, так что наконец самому сделается совестно.
Впрочем, редко случалось, чтобы
это было довезено домой; почти
в тот же день спускалось оно все другому, счастливейшему игроку, иногда даже прибавлялась собственная трубка с кисетом и мундштуком, а
в другой раз и вся четверня со всем: с коляской и кучером, так что сам хозяин отправлялся
в коротеньком сюртучке или архалуке искать какого-нибудь приятеля, чтобы попользоваться его экипажем.
Это заставило его быть осторожным, и как только Ноздрев как-нибудь заговаривался или наливал зятю, он опрокидывал
в ту же минуту свой стакан
в тарелку.
— Однако ж
это обидно! что же я такое
в самом деле! почему я непременно лгу?
Несмотря, однако ж, на такую размолвку, гость и хозяин поужинали вместе, хотя на
этот раз не стояло на столе никаких вин с затейливыми именами. Торчала одна только бутылка с каким-то кипрским, которое было то, что называют кислятина во всех отношениях. После ужина Ноздрев сказал Чичикову, отведя его
в боковую комнату, где была приготовлена для него постель...
— Продать я не хочу,
это будет не по-приятельски. Я не стану снимать плевы с черт знает чего.
В банчик — другое дело. Прокинем хоть талию! [Талия — карточная игра.]
— Да ведь
это не
в банк; тут никакого не может быть счастья или фальши: все ведь от искусства; я даже тебя предваряю, что я совсем не умею играть, разве что-нибудь мне дашь вперед.