Неточные совпадения
Нельзя утаить, что почти такого рода размышления занимали Чичикова в то время, когда он рассматривал общество, и следствием этого было то, что он наконец присоединился к толстым, где встретил почти всё знакомые лица: прокурора с весьма черными густыми бровями и несколько подмигивавшим левым глазом так, как будто бы
говорил: «Пойдем, брат, в другую комнату, там я
тебе что-то скажу», — человека, впрочем, серьезного и молчаливого; почтмейстера, низенького человека, но остряка и философа; председателя палаты, весьма рассудительного и любезного человека, — которые все приветствовали его, как старинного знакомого, на что Чичиков раскланивался несколько набок, впрочем, не без приятности.
Там, между прочим, он познакомился с помещиком Ноздревым, человеком лет тридцати, разбитным малым, который ему после трех-четырех слов начал
говорить «
ты».
Что думал он в то время, когда молчал, — может быть, он
говорил про себя: «И
ты, однако ж, хорош, не надоело
тебе сорок раз повторять одно и то же», — Бог ведает, трудно знать, что думает дворовый крепостной человек в то время, когда барин ему дает наставление.
Несмотря на то что минуло более восьми лет их супружеству, из них все еще каждый приносил другому или кусочек яблочка, или конфетку, или орешек и
говорил трогательно-нежным голосом, выражавшим совершенную любовь: «Разинь, душенька, свой ротик, я
тебе положу этот кусочек».
«Хитри, хитри! вот я
тебя перехитрю! —
говорил Селифан, приподнявшись и хлыснув кнутом ленивца.
Ты, дурак, слушай, коли
говорят! я
тебя, невежа, не стану дурному учить.
— Вот я
тебя как высеку, так
ты у меня будешь знать, как
говорить с хорошим человеком!
— С нами крестная сила! Какие
ты страсти
говоришь! — проговорила старуха, крестясь.
Чичиков узнал Ноздрева, того самого, с которым он вместе обедал у прокурора и который с ним в несколько минут сошелся на такую короткую ногу, что начал уже
говорить «
ты», хотя, впрочем, он с своей стороны не подал к тому никакого повода.
Мы с ним все утро
говорили о
тебе.
—
Ты, однако, и тогда так
говорил, — отвечал белокурый, — а когда я
тебе дал пятьдесят рублей, тут же просадил их.
—
Ты можешь себе
говорить, что хочешь, а я
тебе говорю, что и десяти не выпьешь.
Ах, брат, вот позабыл
тебе сказать: знаю, что
ты теперь не отстанешь, но за десять тысяч не отдам, наперед
говорю.
—
Ты, однако ж, не сделал того, что я
тебе говорил, — сказал Ноздрев, обратившись к Порфирию и рассматривая тщательно брюхо щенка, — и не подумал вычесать его?
— Нет,
ты уж, пожалуйста, меня-то отпусти, —
говорил белокурый, — мне нужно домой.
Чем кто ближе с ним сходился, тому он скорее всех насаливал: распускал небылицу, глупее которой трудно выдумать, расстроивал свадьбу, торговую сделку и вовсе не почитал себя вашим неприятелем; напротив, если случай приводил его опять встретиться с вами, он обходился вновь по-дружески и даже
говорил: «Ведь
ты такой подлец, никогда ко мне не заедешь».
— Нет, не обижай меня, друг мой, право, поеду, —
говорил зять, —
ты меня очень обидишь.
— Ей-богу, повесил бы, — повторил Ноздрев, — я
тебе говорю это откровенно, не с тем чтобы
тебя обидеть, а просто по-дружески
говорю.
— Ну уж, пожалуйста, не
говори. Теперь я очень хорошо
тебя знаю. Такая, право, ракалия! Ну, послушай, хочешь метнем банчик? Я поставлю всех умерших на карту, шарманку тоже.
— Отчего ж неизвестности? — сказал Ноздрев. — Никакой неизвестности! будь только на твоей стороне счастие,
ты можешь выиграть чертову пропасть. Вон она! экое счастье! —
говорил он, начиная метать для возбуждения задору. — Экое счастье! экое счастье! вон: так и колотит! вот та проклятая девятка, на которой я всё просадил! Чувствовал, что продаст, да уже, зажмурив глаза, думаю себе: «Черт
тебя побери, продавай, проклятая!»
— Фетюк просто! Я думал было прежде, что
ты хоть сколько-нибудь порядочный человек, а
ты никакого не понимаешь обращения. С
тобой никак нельзя
говорить, как с человеком близким… никакого прямодушия, ни искренности! совершенный Собакевич, такой подлец!
— За кого ж
ты меня почитаешь? —
говорил Ноздрев. — Стану я разве плутовать?
— Нет,
ты не можешь отказаться, —
говорил Ноздрев, горячась, — игра начата!
— Нет, скажи напрямик,
ты не хочешь играть? —
говорил Ноздрев, подступая все ближе.
— Так
ты не хочешь оканчивать партии? —
говорил Ноздрев. — Отвечай мне напрямик!
— Фу! какую
ты неприятность
говоришь, — сказала супруга Собакевича.
Как взглянул он на его спину, широкую, как у вятских приземистых лошадей, и на ноги его, походившие на чугунные тумбы, которые ставят на тротуарах, не мог не воскликнуть внутренно: «Эк наградил-то
тебя Бог! вот уж точно, как
говорят, неладно скроен, да крепко сшит!..
Знаю, знаю
тебя, голубчик; если хочешь, всю историю твою расскажу: учился
ты у немца, который кормил вас всех вместе, бил ремнем по спине за неаккуратность и не выпускал на улицу повесничать, и был
ты чудо, а не сапожник, и не нахвалился
тобою немец,
говоря с женой или с камрадом.
„Чей
ты?“ —
говорит капитан-исправник, ввернувши
тебе при сей верной оказии кое-какое крепкое словцо.
„Зачем
ты здесь?“ —
говорит капитан-исправник.
— „Что ж
ты врешь?“ —
говорит капитан-исправник с прибавкою кое-какого крепкого словца.
— „Что ж
ты опять врешь! —
говорит капитан-исправник, скрепивши речь кое-каким крепким словцом.
— „Ах
ты бестия, бестия! —
говорит капитан-исправник, покачивая головою и взявшись под бока.
И пишет суд: препроводить
тебя из Царевококшайска в тюрьму такого-то города, а тот суд пишет опять: препроводить
тебя в какой-нибудь Весьегонск, и
ты переезжаешь себе из тюрьмы в тюрьму и
говоришь, осматривая новое обиталище: „Нет, вот весьегонская тюрьма будет почище: там хоть и в бабки, так есть место, да и общества больше!“ Абакум Фыров!
ты, брат, что? где, в каких местах шатаешься?
Купец, который на рысаке был помешан, улыбался на это с особенною, как говорится, охотою и, поглаживая бороду,
говорил: «Попробуем, Алексей Иванович!» Даже все сидельцы [Сиделец — приказчик, продавец в лавке.] обыкновенно в это время, снявши шапки, с удовольствием посматривали друг на друга и как будто бы хотели сказать: «Алексей Иванович хороший человек!» Словом, он успел приобресть совершенную народность, и мнение купцов было такое, что Алексей Иванович «хоть оно и возьмет, но зато уж никак
тебя не выдаст».
— А, херсонский помещик, херсонский помещик! — кричал он, подходя и заливаясь смехом, от которого дрожали его свежие, румяные, как весенняя роза, щеки. — Что? много наторговал мертвых? Ведь вы не знаете, ваше превосходительство, — горланил он тут же, обратившись к губернатору, — он торгует мертвыми душами! Ей-богу! Послушай, Чичиков! ведь
ты, — я
тебе говорю по дружбе, вот мы все здесь твои друзья, вот и его превосходительство здесь, — я бы
тебя повесил, ей-богу, повесил!
— Поверите ли, ваше превосходительство, — продолжал Ноздрев, — как сказал он мне: «Продай мертвых душ», — я так и лопнул со смеха. Приезжаю сюда, мне
говорят, что накупил на три миллиона крестьян на вывод: каких на вывод! да он торговал у меня мертвых. Послушай, Чичиков, да
ты скотина, ей-богу, скотина, вот и его превосходительство здесь, не правда ли, прокурор?
Англичанин стоит и сзади держит на веревке собаку, и под собакой разумеется Наполеон: «Смотри, мол,
говорит, если что не так, так я на
тебя сейчас выпущу эту собаку!» — и вот теперь они, может быть, и выпустили его с острова Елены, и вот он теперь и пробирается в Россию, будто бы Чичиков, а в самом деле вовсе не Чичиков.
— Как, что
ты,
ты, видно, не узнал меня?
Ты всмотрись хорошенько в лицо! —
говорил ему Чичиков.
— Вот
говорит пословица: «Для друга семь верст не околица!» —
говорил он, снимая картуз. — Прохожу мимо, вижу свет в окне, дай, думаю себе, зайду, верно, не спит. А! вот хорошо, что у
тебя на столе чай, выпью с удовольствием чашечку: сегодня за обедом объелся всякой дряни, чувствую, что уж начинается в желудке возня. Прикажи-ка мне набить трубку! Где твоя трубка?
Ах, да! я ведь
тебе должен сказать, что в городе все против
тебя; они думают, что
ты делаешь фальшивые бумажки, пристали ко мне, да я за
тебя горой, наговорил им, что с
тобой учился и отца знал; ну и, уж нечего
говорить, слил им пулю порядочную.
— Да что
ты, что
ты путаешь? Как увезти губернаторскую дочку, что
ты? —
говорил Чичиков, выпуча глаза.
На этот вопрос Селифан ничего не отвечал, но, потупивши голову, казалось,
говорил сам себе: «Вишь
ты, как оно мудрено случилось; и знал ведь, да не сказал!»
«Я, брат, из
тебя выгоню заносчивость и непокорность! —
говорил он.
Пусть лучше позабудемся мы! «Зачем
ты, брат,
говоришь мне, что дела в хозяйстве идут скверно? —
говорит помещик приказчику.
А главное дело вот в чем: «Помилуй, батюшка барин, Кифа Мокиевич, —
говорила отцу и своя и чужая дворня, — что у
тебя за Мокий Кифович?
«Да он, вишь
ты, востроногой!» — стали
говорить мужики и даже почесывать в затылках, потому что от долговременного бабьего управления они все изрядно поизленились.
«Ступай, ступай себе только с глаз моих, бог с
тобой!» —
говорил бедный Тентетников и вослед за тем имел удовольствие видеть, как больная, вышед за ворота, схватывалась с соседкой за какую-нибудь репу и так отламывала ей бока, как не сумеет и здоровый мужик.
Он
говорил ему то братец, то любезнейший, и один раз сказал ему даже
ты.
— Я должен благодарить вас, генерал, за ваше расположение. Вы приглашаете и вызываете меня словом
ты на самую тесную дружбу, обязывая и меня также
говорить вам
ты. Но позвольте вам заметить, что я помню различие наше в летах, совершенно препятствующее такому фамильярному между нами обращению.