Неточные совпадения
Пока приезжий господин осматривал свою комнату, внесены
были его пожитки: прежде всего чемодан из белой кожи, несколько поистасканный, показывавший, что
был не в первый раз в
дороге.
— Направо, — сказал мужик. — Это
будет тебе
дорога в Маниловку; а Заманиловки никакой нет. Она зовется так, то
есть ее прозвание Маниловка, а Заманиловки тут вовсе нет. Там прямо на горе увидишь дом, каменный, в два этажа, господский дом, в котором, то
есть, живет сам господин. Вот это тебе и
есть Маниловка, а Заманиловки совсем нет никакой здесь и не
было.
Проехавши две версты, встретили поворот на проселочную
дорогу, но уже и две, и три, и четыре версты, кажется, сделали, а каменного дома в два этажа все еще не
было видно.
Если бы Чичиков прислушался, то узнал бы много подробностей, относившихся лично к нему; но мысли его так
были заняты своим предметом, что один только сильный удар грома заставил его очнуться и посмотреть вокруг себя; все небо
было совершенно обложено тучами, и пыльная почтовая
дорога опрыскалась каплями дождя.
Сообразив и припоминая несколько
дорогу, он догадался, что много
было поворотов, которые все пропустил он мимо.
Дождь, однако же, казалось, зарядил надолго. Лежавшая на
дороге пыль быстро замесилась в грязь, и лошадям ежеминутно становилось тяжелее тащить бричку. Чичиков уже начинал сильно беспокоиться, не видя так долго деревни Собакевича. По расчету его, давно бы пора
было приехать. Он высматривал по сторонам, но темнота
была такая, хоть глаз выколи.
— Ничего, ничего, — сказала хозяйка. — В какое это время вас Бог принес! Сумятица и вьюга такая… С
дороги бы следовало
поесть чего-нибудь, да пора-то ночная, приготовить нельзя.
—
Будет,
будет готова. Расскажите только мне, как добраться до большой
дороги.
— Эй, Пелагея! — сказала помещица стоявшей около крыльца девчонке лет одиннадцати, в платье из домашней крашенины и с босыми ногами, которые издали можно
было принять за сапоги, так они
были облеплены свежею грязью. — Покажи-ка барину
дорогу.
Селифан
был во всю
дорогу суров и с тем вместе очень внимателен к своему делу, что случалося с ним всегда после того, когда либо в чем провинился, либо
был пьян.
Без девчонки
было бы трудно сделать и это, потому что
дороги расползались во все стороны, как пойманные раки, когда их высыплют из мешка, и Селифану довелось бы поколесить уже не по своей вине.
Долго бы стоял он бесчувственно на одном месте, вперивши бессмысленно очи в даль, позабыв и
дорогу, и все ожидающие впереди выговоры, и распеканья за промедление, позабыв и себя, и службу, и мир, и все, что ни
есть в мире.
Когда бричка
была уже на конце деревни, он подозвал к себе первого мужика, который, попавши где-то на
дороге претолстое бревно, тащил его на плече, подобно неутомимому муравью, к себе в избу.
Кажется, сами хозяева снесли с них дранье и тес, рассуждая, и, конечно, справедливо, что в дождь избы не кроют, а в вёдро и сама не каплет, бабиться же в ней незачем, когда
есть простор и в кабаке, и на большой
дороге, — словом, где хочешь.
— Как же, а я приказал самовар. Я, признаться сказать, не охотник до чаю: напиток
дорогой, да и цена на сахар поднялась немилосердная. Прошка! не нужно самовара! Сухарь отнеси Мавре, слышишь: пусть его положит на то же место, или нет, подай его сюда, я ужо снесу его сам. Прощайте, батюшка, да благословит вас Бог, а письмо-то председателю вы отдайте. Да! пусть прочтет, он мой старый знакомый. Как же!
были с ним однокорытниками!
Всю
дорогу он
был весел необыкновенно, посвистывал, наигрывал губами, приставивши ко рту кулак, как будто играл на трубе, и наконец затянул какую-то песню, до такой степени необыкновенную, что сам Селифан слушал, слушал и потом, покачав слегка головой, сказал: «Вишь ты, как барин
поет!»
Были уже густые сумерки, когда подъехали они к городу.
Мастер ли ты
был или просто мужик, и какою смертью тебя прибрало? в кабаке ли, или середи
дороги переехал тебя сонного неуклюжий обоз?
— Где ж твой пашпорт?“ — „Он у меня
был, — говоришь ты проворно, — да, статься может, видно, как-нибудь
дорогой пообронил его“.
Прокурорский кучер, как оказалось в
дороге,
был малый опытный, потому что правил одной только рукой, а другую засунув назад, придерживал ею барина.
Перед ним стояла не одна губернаторша: она держала под руку молоденькую шестнадцатилетнюю девушку, свеженькую блондинку с тоненькими и стройными чертами лица, с остреньким подбородком, с очаровательно круглившимся овалом лица, какое художник взял бы в образец для Мадонны и какое только редким случаем попадается на Руси, где любит все оказаться в широком размере, всё что ни
есть: и горы и леса и степи, и лица и губы и ноги; ту самую блондинку, которую он встретил на
дороге, ехавши от Ноздрева, когда, по глупости кучеров или лошадей, их экипажи так странно столкнулись, перепутавшись упряжью, и дядя Митяй с дядею Миняем взялись распутывать дело.
Вы не поверите, ваше превосходительство, как мы друг к другу привязаны, то
есть, просто если бы вы сказали, вот, я тут стою, а вы бы сказали: «Ноздрев! скажи по совести, кто тебе
дороже, отец родной или Чичиков?» — скажу: «Чичиков», ей-богу…
Мужчины почтенных лет, между которыми сидел Чичиков, спорили громко, заедая дельное слово рыбой или говядиной, обмакнутой нещадным образом в горчицу, и спорили о тех предметах, в которых он даже всегда принимал участие; но он
был похож на какого-то человека, уставшего или разбитого дальней
дорогой, которому ничто не лезет на ум и который не в силах войти ни во что.
Но в продолжение того, как он сидел в жестких своих креслах, тревожимый мыслями и бессонницей, угощая усердно Ноздрева и всю родню его, и перед ним теплилась сальная свечка, которой светильня давно уже накрылась нагоревшею черною шапкою, ежеминутно грозя погаснуть, и глядела ему в окна слепая, темная ночь, готовая посинеть от приближавшегося рассвета, и пересвистывались вдали отдаленные петухи, и в совершенно заснувшем городе, может
быть, плелась где-нибудь фризовая шинель, горемыка неизвестно какого класса и чина, знающая одну только (увы!) слишком протертую русским забубенным народом
дорогу, — в это время на другом конце города происходило событие, которое готовилось увеличить неприятность положения нашего героя.
Но дело
было темно, земскую полицию нашли на
дороге, мундир или сертук на земской полиции
был хуже тряпки, а уж физиогномии и распознать нельзя
было.
Собакевич отвечал, что Чичиков, по его мнению, человек хороший, а что крестьян он ему продал на выбор и народ во всех отношениях живой; но что он не ручается за то, что случится вперед, что если они попримрут во время трудностей переселения в
дороге, то не его вина, и в том властен Бог, а горячек и разных смертоносных болезней
есть на свете немало, и бывают примеры, что вымирают-де целые деревни.
Трудно даже и сказать, почему это; видно, уже народ такой, только и удаются те совещания, которые составляются для того, чтобы покутить или пообедать, как — то: клубы и всякие воксалы [Воксал (англ. vauxholl) — увеселительное заведение, собрание; впоследствии это название
было присвоено станционным помещениям на железной
дороге.] на немецкую ногу.
Какие искривленные, глухие, узкие, непроходимые, заносящие далеко в сторону
дороги избирало человечество, стремясь достигнуть вечной истины, тогда как перед ним весь
был открыт прямой путь, подобный пути, ведущему к великолепной храмине, назначенной царю в чертоги!
— Да время-то
было… Да вот и колесо тоже, Павел Иванович, шину нужно
будет совсем перетянуть, потому что теперь
дорога ухабиста, шибень [Шибень — выбоины.] такой везде пошел… Да если позволите доложить: перед у брички совсем расшатался, так что она, может
быть, и двух станций не сделает.
Сначала он не чувствовал ничего и поглядывал только назад, желая увериться, точно ли выехал из города; но когда увидел, что город уже давно скрылся, ни кузниц, ни мельниц, ни всего того, что находится вокруг городов, не
было видно и даже белые верхушки каменных церквей давно ушли в землю, он занялся только одной
дорогою, посматривал только направо и налево, и город N. как будто не бывал в его памяти, как будто проезжал он его давно, в детстве.
Но при всем том трудна
была его
дорога; он попал под начальство уже престарелому повытчику, [Повытчик — начальник отдела («выть» — отдел).] который
был образ какой-то каменной бесчувственности и непотрясаемости: вечно тот же, неприступный, никогда в жизни не явивший на лице своем усмешки, не приветствовавший ни разу никого даже запросом о здоровье.
Селифан только помахивал да покрикивал: «Эх! эх! эх!» — плавно подскакивая на козлах, по мере того как тройка то взлетала на пригорок, то неслась духом с пригорка, которыми
была усеяна вся столбовая
дорога, стремившаяся чуть заметным накатом вниз.
Кажись, неведомая сила подхватила тебя на крыло к себе, и сам летишь, и все летит: летят версты, летят навстречу купцы на облучках своих кибиток, летит с обеих сторон лес с темными строями
елей и сосен, с топорным стуком и вороньим криком, летит вся
дорога невесть куда в пропадающую даль, и что-то страшное заключено в сем быстром мельканье, где не успевает означиться пропадающий предмет, — только небо над головою, да легкие тучи, да продирающийся месяц одни кажутся недвижны.
Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски воздух; летит мимо все, что ни
есть на земли, и, косясь, постораниваются и дают ей
дорогу другие народы и государства.
Когда
дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась
дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом
дорога на гору и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом
дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я
был доселе?
Ее очаровательная, особенная, принадлежавшая ей одной походка
была до того бестрепетно-свободна, что все ей уступало бы невольно
дорогу.
Белей и чище снегов
были на нем воротнички и манишка, и, несмотря на то что
был он с
дороги, ни пушинки не село к нему на фрак, — хоть на именинный обед!
Легко подымалась и вверх, хотя подчас и неровна
была дорога; легко опускалась и под гору, хотя и беспокойны
были спуски проселочных
дорог.
Чичиков между тем так помышлял: «Право,
было <бы> хорошо! Можно даже и так, что все издержки
будут на его счет. Можно даже сделать и так, чтобы отправиться на его лошадях, а мои покормятся у него в деревне. Для сбереженья можно и коляску оставить у него в деревне, а в
дорогу взять его коляску».
— Вот смотрите, в этом месте уже начинаются его земли, — говорил Платонов, указывая на поля. — Вы увидите тотчас отличье от других. Кучер, здесь возьмешь
дорогу налево. Видите ли этот молодник-лес? Это — сеяный. У другого в пятнадцать лет не поднялся <бы> так, а у него в восемь вырос. Смотрите, вот лес и кончился. Начались уже хлеба; а через пятьдесят десятин опять
будет лес, тоже сеяный, а там опять. Смотрите на хлеба, во сколько раз они гуще, чем у другого.
«Осел! дурак!» — думал Чичиков, сердитый и недовольный во всю
дорогу. Ехал он уже при звездах. Ночь
была на небе. В деревнях
были огни. Подъезжая к крыльцу, он увидел в окнах, что уже стол
был накрыт для ужина.
Какое нам дело до того, что, может
быть, всякий час ему
дорог и терпят оттого дела его!
— Извините меня: я, увидевши издали, как вы вошли в лавку, решился вас побеспокоить. Если вам
будет после свободно и по
дороге мимо моего дома, так сделайте милость, зайдите на малость времени. Мне с вами нужно
будет переговорить.
— Но все, извините-с, я не могу понять, как же
быть без
дороги; как идти не по
дороге; как ехать, когда нет земли под ногами; как плыть, когда челн не на воде?
— Покатим, Павел Иванович, — сказал Селифан. —
Дорога, должно
быть, установилась: снегу выпало довольно. Пора уж, право, выбраться из города. Надоел он так, что и глядеть на него не хотел бы.