Неточные совпадения
Накушавшись чаю, он уселся перед столом, велел подать
себе свечу, вынул из кармана афишу, поднес ее
к свече и стал читать, прищуря немного правый глаз.
Был с почтением у губернатора, который, как оказалось, подобно Чичикову, был ни толст, ни тонок
собой, имел на шее Анну, и поговаривали даже, что был представлен
к звезде; впрочем, был большой добряк и даже сам вышивал иногда по тюлю.
Кроме страсти
к чтению, он имел еще два обыкновения, составлявшие две другие его характерические черты: спать не раздеваясь, так, как есть, в том же сюртуке, и носить всегда с
собою какой-то свой особенный воздух, своего собственного запаха, отзывавшийся несколько жилым покоем, так что достаточно было ему только пристроить где-нибудь свою кровать, хоть даже в необитаемой дотоле комнате, да перетащить туда шинель и пожитки, и уже казалось, что в этой комнате лет десять жили люди.
Если бы Чичиков прислушался, то узнал бы много подробностей, относившихся лично
к нему; но мысли его так были заняты своим предметом, что один только сильный удар грома заставил его очнуться и посмотреть вокруг
себя; все небо было совершенно обложено тучами, и пыльная почтовая дорога опрыскалась каплями дождя.
Чичиков подвинулся
к пресному пирогу с яйцом и, съевши тут же с небольшим половину, похвалил его. И в самом деле, пирог сам по
себе был вкусен, а после всей возни и проделок со старухой показался еще вкуснее.
Одна была такая разодетая, рюши на ней, и трюши, и черт знает чего не было… я думаю
себе только: «черт возьми!» А Кувшинников, то есть это такая бестия, подсел
к ней и на французском языке подпускает ей такие комплименты…
«А что ж, — подумал про
себя Чичиков, — заеду я в самом деле
к Ноздреву. Чем же он хуже других, такой же человек, да еще и проигрался. Горазд он, как видно, на все, стало быть, у него даром можно кое-что выпросить».
Он внутренне досадовал на
себя, бранил
себя за то, что
к нему заехал и потерял даром время.
— Щи, моя душа, сегодня очень хороши! — сказал Собакевич, хлебнувши щей и отваливши
себе с блюда огромный кусок няни, известного блюда, которое подается
к щам и состоит из бараньего желудка, начиненного гречневой кашей, мозгом и ножками. — Эдакой няни, — продолжал он, обратившись
к Чичикову, — вы не будете есть в городе, там вам черт знает что подадут!
Собакевич все слушал, наклонивши голову, — и что, однако же, при всей справедливости этой меры она бывает отчасти тягостна для многих владельцев, обязывая их взносить подати так, как бы за живой предмет, и что он, чувствуя уважение личное
к нему, готов бы даже отчасти принять на
себя эту действительно тяжелую обязанность.
В доме были открыты все окна, антресоли были заняты квартирою учителя-француза, который славно брился и был большой стрелок: приносил всегда
к обеду тетерек или уток, а иногда и одни воробьиные яйца, из которых заказывал
себе яичницу, потому что больше в целом доме никто ее не ел.
«Ну, ты, я думаю, устоишь!» — подумал про
себя Чичиков и произнес тут же, что, из уважения
к нему, он готов принять даже издержки по купчей на свой счет.
Он спешил не потому, что боялся опоздать, — опоздать он не боялся, ибо председатель был человек знакомый и мог продлить и укоротить по его желанию присутствие, подобно древнему Зевесу Гомера, длившему дни и насылавшему быстрые ночи, когда нужно было прекратить брань любезных ему героев или дать им средство додраться, но он сам в
себе чувствовал желание скорее как можно привести дела
к концу; до тех пор ему казалось все неспокойно и неловко; все-таки приходила мысль: что души не совсем настоящие и что в подобных случаях такую обузу всегда нужно поскорее с плеч.
Чичиков никогда не чувствовал
себя в таком веселом расположении, воображал
себя уже настоящим херсонским помещиком, говорил об разных улучшениях: о трехпольном хозяйстве, о счастии и блаженстве двух душ, и стал читать Собакевичу послание в стихах Вертера
к Шарлотте, [Вертер и Шарлотта — герои сентиментального романа И.-В.
Он сделал даже самому
себе множество приятных сюрпризов, подмигнул бровью и губами и сделал кое-что даже языком; словом, мало ли чего не делаешь, оставшись один, чувствуя притом, что хорош, да
к тому же будучи уверен, что никто не заглядывает в щелку.
Вот каковы читатели высшего сословия, а за ними и все причитающие
себя к высшему сословию!
Даже из-за него уже начинали несколько ссориться: заметивши, что он становился обыкновенно около дверей, некоторые наперерыв спешили занять стул поближе
к дверям, и когда одной посчастливилось сделать это прежде, то едва не произошла пренеприятная история, и многим, желавшим
себе сделать то же, показалась уже чересчур отвратительною подобная наглость.
Нельзя сказать наверно, точно ли пробудилось в нашем герое чувство любви, — даже сомнительно, чтобы господа такого рода, то есть не так чтобы толстые, однако ж и не то чтобы тонкие, способны были
к любви; но при всем том здесь было что-то такое странное, что-то в таком роде, чего он сам не мог
себе объяснить: ему показалось, как сам он потом сознавался, что весь бал, со всем своим говором и шумом, стал на несколько минут как будто где-то вдали; скрыпки и трубы нарезывали где-то за горами, и все подернулось туманом, похожим на небрежно замалеванное поле на картине.
Все мы имеем маленькую слабость немножко пощадить
себя, а постараемся лучше приискать какого-нибудь ближнего, на ком бы выместить свою досаду, например, на слуге, на чиновнике, нам подведомственном, который в пору подвернулся, на жене или, наконец, на стуле, который швырнется черт знает куда,
к самым дверям, так что отлетит от него ручка и спинка: пусть, мол, его знает, что такое гнев.
Шум и визг от железных скобок и ржавых винтов разбудили на другом конце города будочника, который, подняв свою алебарду, закричал спросонья что стало мочи: «Кто идет?» — но, увидев, что никто не шел, а слышалось только вдали дребезжанье, поймал у
себя на воротнике какого-то зверя и, подошед
к фонарю, казнил его тут же у
себя на ногте.
— Ах, Анна Григорьевна, пусть бы еще куры, это бы еще ничего; слушайте только, что рассказала протопопша: приехала, говорит,
к ней помещица Коробочка, перепуганная и бледная как смерть, и рассказывает, и как рассказывает, послушайте только, совершенный роман; вдруг в глухую полночь, когда все уже спало в доме, раздается в ворота стук, ужаснейший, какой только можно
себе представить; кричат: «Отворите, отворите, не то будут выломаны ворота!» Каково вам это покажется? Каков же после этого прелестник?
Он отвечал на все пункты даже не заикнувшись, объявил, что Чичиков накупил мертвых душ на несколько тысяч и что он сам продал ему, потому что не видит причины, почему не продать; на вопрос, не шпион ли он и не старается ли что-нибудь разведать, Ноздрев отвечал, что шпион, что еще в школе, где он с ним вместе учился, его называли фискалом, и что за это товарищи, а в том числе и он, несколько его поизмяли, так что нужно было потом приставить
к одним вискам двести сорок пьявок, — то есть он хотел было сказать сорок, но двести сказалось как-то само
собою.
— Такой приказ, так уж, видно, следует, — сказал швейцар и прибавил
к тому слово: «да». После чего стал перед ним совершенно непринужденно, не сохраняя того ласкового вида, с каким прежде торопился снимать с него шинель. Казалось, он думал, глядя на него: «Эге! уж коли тебя бары гоняют с крыльца, так ты, видно, так
себе, шушера какой-нибудь!»
«Непонятно!» — подумал про
себя Чичиков и отправился тут же
к председателю палаты, но председатель палаты так смутился, увидя его, что не мог связать двух слов, и наговорил такую дрянь, что даже им обоим сделалось совестно.
Селифан хлыснул кнутом;
к нему подсел сперва повисевший несколько времени на подножке Петрушка, и герой наш, усевшись получше на грузинском коврике, заложил за спину
себе кожаную подушку, притиснул два горячие калача, и экипаж пошел опять подплясывать и покачиваться благодаря мостовой, которая, как известно, имела подкидывающую силу.
Он вдруг смекнул и понял дело и повел
себя в отношении
к товарищам точно таким образом, что они его угощали, а он их не только никогда, но даже иногда, припрятав полученное угощенье, потом продавал им же.
В отношении
к начальству он повел
себя еще умнее.
Никогда не позволял он
себе в речи неблагопристойного слова и оскорблялся всегда, если в словах других видел отсутствие должного уважения
к чину или званию.
И, показав такое отеческое чувство, он оставлял Мокия Кифовича продолжать богатырские свои подвиги, а сам обращался вновь
к любимому предмету, задав
себе вдруг какой-нибудь подобный вопрос: «Ну а если бы слон родился в яйце, ведь скорлупа, чай, сильно бы толста была, пушкой не прошибешь; нужно какое-нибудь новое огнестрельное орудие выдумать».
Сосед, принадлежавший
к фамилии отставных штаб-офицеров, брандеров, выражался о нем лаконическим выраженьем: «Естественнейший скотина!» Генерал, проживавший в десяти верстах, говорил: «Молодой человек, неглупый, но много забрал
себе в голову.
Он говорил
себе: «Ведь это еще не жизнь, это только приготовленье
к жизни: настоящая жизнь на службе.
Подкативши
к подъезду, Чичиков с почтеньем соскочил на крыльцо, приказал о
себе доложить и был введен прямо в кабинет
к генералу.
— Он
к тому не допустит, он сам приедет, — сказал Чичиков, и в то же время подумал в
себе: «Генералы пришлись, однако же, кстати; между тем ведь язык совершенно взболтнул сдуру».
Идешь и
к мужику взглянуть, как он на
себя работает.
Тут только, оглянувшись вокруг
себя, он заметил, что они ехали прекрасною рощей; миловидная березовая ограда тянулась у них справа и слева. Между дерев мелькала белая каменная церковь. В конце улицы показался господин, шедший
к ним навстречу, в картузе, с суковатой палкой в руке. Облизанный аглицкий пес на высоких ножках бежал перед ним.
— Вольно ж принимать все близко
к сердцу! — сказал Платон. — Ты выискиваешь
себе беспокойства и сам сочиняешь
себе тревоги.
— Поверьте мне, это малодушие, — отвечал очень покойно и добродушно философ-юрист. — Старайтесь только, чтобы производство дела было все основано на бумагах, чтобы на словах ничего не было. И как только увидите, что дело идет
к развязке и удобно
к решению, старайтесь — не то чтобы оправдывать и защищать
себя, — нет, просто спутать новыми вводными и так посторонними статьями.
Благоприятный купец тотчас приподнял вверх открывавшуюся доску с стола и, сделавши таким образом
себе проход, очутился в лавке, спиною
к товару и лицом
к покупателю.
И, не в силах будучи удерживать порыва вновь подступившей
к сердцу грусти, он громко зарыдал голосом, проникнувшим толщу стен острога и глухо отозвавшимся в отдаленье, сорвал с
себя атласный галстук и, схвативши рукою около воротника, разорвал на
себе фрак наваринского пламени с дымом.
Поселитесь
себе в тихом уголке, поближе
к церкви и простым, добрым людям; или, если знобит сильное желанье оставить по
себе потомков, женитесь на небогатой доброй девушке, привыкшей
к умеренности и простому хозяйству.