Неточные совпадения
— Да
как сказать числом? Ведь неизвестно, сколько умирало,
их никто не считал.
— Ну, так я ж тебе скажу прямее, — сказал
он, поправившись, — только, пожалуйста, не проговорись
никому. Я задумал жениться; но нужно тебе знать, что отец и мать невесты преамбиционные люди. Такая, право, комиссия: не рад, что связался, хотят непременно, чтоб у жениха было никак не меньше трехсот душ, а так
как у меня целых почти полутораста крестьян недостает…
Он уже позабывал сам, сколько у
него было чего, и помнил только, в
каком месте стоял у
него в шкафу графинчик с остатком какой-нибудь настойки, на котором
он сам сделал наметку, чтобы
никто воровским образом ее не выпил, да где лежало перышко или сургучик.
—
Как же, пошлем и за
ним! — сказал председатель. — Все будет сделано, а чиновным вы
никому не давайте ничего, об этом я вас прошу. Приятели мои не должны платить. — Сказавши это,
он тут же дал какое-то приказанье Ивану Антоновичу,
как видно
ему не понравившееся. Крепости произвели, кажется, хорошее действие на председателя, особливо когда
он увидел, что всех покупок было почти на сто тысяч рублей. Несколько минут
он смотрел в глаза Чичикову с выраженьем большого удовольствия и наконец сказал...
Почтмейстер вдался более в философию и читал весьма прилежно, даже по ночам, Юнговы «Ночи» и «Ключ к таинствам натуры» Эккартсгаузена, [Юнговы «Ночи» — поэма английского поэта Э. Юнга (1683–1765) «Жалобы, или Ночные думы о жизни, смерти и бессмертии» (1742–1745); «Ключ к таинствам натуры» (1804) — религиозно-мистическое сочинение немецкого писателя К. Эккартсгаузена (1752–1803).] из которых делал весьма длинные выписки, но
какого рода
они были, это
никому не было известно; впрочем,
он был остряк, цветист в словах и любил,
как сам выражался, уснастить речь.
Как ни велик был в обществе вес Чичикова, хотя
он и миллионщик, и в лице
его выражалось величие и даже что-то марсовское и военное, но есть вещи, которых дамы не простят
никому, будь
он кто бы ни было, и тогда прямо пиши пропало!
Оказалось, что Чичиков давно уже был влюблен, и виделись
они в саду при лунном свете, что губернатор даже бы отдал за
него дочку, потому что Чичиков богат,
как жид, если бы причиною не была жена
его, которую
он бросил (откуда
они узнали, что Чичиков женат, — это
никому не было ведомо), и что жена, которая страдает от безнадежной любви, написала письмо к губернатору самое трогательное, и что Чичиков, видя, что отец и мать никогда не согласятся, решился на похищение.
В это время, когда экипаж был таким образом остановлен, Селифан и Петрушка, набожно снявши шляпу, рассматривали, кто,
как, в чем и на чем ехал, считая числом, сколько было всех и пеших и ехавших, а барин, приказавши
им не признаваться и не кланяться
никому из знакомых лакеев, тоже принялся рассматривать робко сквозь стеклышка, находившиеся в кожаных занавесках: за гробом шли, снявши шляпы, все чиновники.
Никто не видал, чтобы
он хоть раз был не тем, чем всегда, хоть на улице, хоть у себя дома; хоть бы раз показал
он в чем-нибудь участье, хоть бы напился пьян и в пьянстве рассмеялся бы; хоть бы даже предался дикому веселью,
какому предается разбойник в пьяную минуту, но даже тени не было в
нем ничего такого.
Не загляни автор поглубже
ему в душу, не шевельни на дне ее того, что ускользает и прячется от света, не обнаружь сокровеннейших мыслей, которых
никому другому не вверяет человек, а покажи
его таким,
каким он показался всему городу, Манилову и другим людям, и все были бы радешеньки и приняли бы
его за интересного человека.
И вдруг предстал в
его мыслях,
как живой,
его ни с кем не сравненный, чудесный воспитатель,
никем не заменимый Александр Петрович, — и в три ручья потекли вдруг слезы из глаз
его.
Сам же
он во всю жизнь свою не ходил по другой улице, кроме той, которая вела к месту
его службы, где не было никаких публичных красивых зданий; не замечал
никого из встречных, был ли
он генерал или князь; в глаза не знал прихотей,
какие дразнят в столицах людей, падких на невоздержанье, и даже отроду не был в театре.
— Да вот, ваше превосходительство,
как!.. — Тут Чичиков осмотрелся и, увидя, что камердинер с лоханкою вышел, начал так: — Есть у меня дядя, дряхлый старик. У
него триста душ и, кроме меня, наследников
никого. Сам управлять именьем, по дряхлости, не может, а мне не передает тоже. И
какой странный приводит резон: «Я, говорит, племянника не знаю; может быть,
он мот. Пусть
он докажет мне, что
он надежный человек, пусть приобретет прежде сам собой триста душ, тогда я
ему отдам и свои триста душ».
— Константин Федорович! Платон Михайлович! — вскрикнул
он. — Отцы родные! вот одолжили приездом! Дайте протереть глаза! Я уж, право, думал, что ко мне
никто не заедет. Всяк бегает меня,
как чумы: думает — попрошу взаймы. Ох, трудно, трудно, Константин Федорович! Вижу — сам всему виной! Что делать? свинья свиньей зажил. Извините, господа, что принимаю вас в таком наряде: сапоги,
как видите, с дырами. Да чем вас потчевать, скажите?
— Я никак в том не сомневаюсь, что вы на это дело совершенно будете согласны, — сказал Чичиков, — потому что это дело совершенно в том роде,
как мы сейчас говорили. Совершено
оно будет между солидными людьми втайне, и соблазна
никому.
Неточные совпадения
Купцы. Ей-богу! такого
никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда
его завидишь. То есть, не то уж говоря, чтоб
какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а
он целую горсть туда запустит. Именины
его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем не нуждается; нет,
ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия
его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Чуть мы не рассмеялися, //
Как стал
он приговаривать: // «Ка-тай
его, раз-бой-ника, // Бун-тов-щи-ка…
Софья. Все мое старание употреблю заслужить доброе мнение людей достойных. Да
как мне избежать, чтоб те, которые увидят,
как от
них я удаляюсь, не стали на меня злобиться? Не можно ль, дядюшка, найти такое средство, чтоб мне
никто на свете зла не пожелал?
Стародум.
Они в руках государя.
Как скоро все видят, что без благонравия
никто не может выйти в люди; что ни подлой выслугой и ни за
какие деньги нельзя купить того, чем награждается заслуга; что люди выбираются для мест, а не места похищаются людьми, — тогда всякий находит свою выгоду быть благонравным и всякий хорош становится.
Что из
него должен во всяком случае образоваться законодатель, — в этом
никто не сомневался; вопрос заключался только в том,
какого сорта выйдет этот законодатель, то есть напомнит ли
он собой глубокомыслие и административную прозорливость Ликурга или просто будет тверд,
как Дракон.