Неточные совпадения
Дело
в том, что Тарантьев мастер был только говорить; на словах он решал все ясно и легко, особенно что касалось других; но как только нужно было двинуть
пальцем, тронуться с места — словом, применить им же созданную теорию к делу и дать ему практический ход, оказать распорядительность, быстроту, — он был совсем другой человек: тут его не хватало — ему вдруг и тяжело делалось, и нездоровилось, то неловко, то другое дело случится, за которое он тоже не примется, а если и примется, так не дай Бог что выйдет.
Тарантьев делал много шума, выводил Обломова из неподвижности и скуки. Он кричал, спорил и составлял род какого-то спектакля, избавляя ленивого барина самого от необходимости говорить и делать.
В комнату, где царствовал сон и покой, Тарантьев приносил жизнь, движение, а иногда и вести извне. Обломов мог слушать, смотреть, не шевеля
пальцем, на что-то бойкое, движущееся и говорящее перед ним. Кроме того, он еще имел простодушие верить, что Тарантьев
в самом деле способен посоветовать ему что-нибудь путное.
Еще более призадумался Обломов, когда замелькали у него
в глазах пакеты с надписью нужное и весьма нужное, когда его заставляли делать разные справки, выписки, рыться
в делах, писать тетради
в два
пальца толщиной, которые, точно на смех, называли записками; притом всё требовали скоро, все куда-то торопились, ни на чем не останавливались: не успеют спустить с рук одно дело, как уж опять с яростью хватаются за другое, как будто
в нем вся сила и есть, и, кончив, забудут его и кидаются на третье — и конца этому никогда нет!
Одет он был
в покойный фрак, отворявшийся широко и удобно, как ворота, почти от одного прикосновения. Белье на нем так и блистало белизною, как будто под стать лысине. На указательном
пальце правой руки надет был большой массивный перстень с каким-то темным камнем.
Она вспрянула от сна, поправила платок на голове, подобрала под него
пальцем клочки седых волос и, притворяясь, что будто не спала совсем, подозрительно поглядывает на Илюшу, потом на барские окна и начинает дрожащими
пальцами тыкать одну
в другую спицы чулка, лежавшего у нее на коленях.
Когда он подрос, отец сажал его с собой на рессорную тележку, давал вожжи и велел везти на фабрику, потом
в поля, потом
в город, к купцам,
в присутственные места, потом посмотреть какую-нибудь глину, которую возьмет на
палец, понюхает, иногда лизнет, и сыну даст понюхать, и объяснит, какая она, на что годится. Не то так отправятся посмотреть, как добывают поташ или деготь, топят сало.
Ольга
в строгом смысле не была красавица, то есть не было ни белизны
в ней, ни яркого колорита щек и губ, и глаза не горели лучами внутреннего огня; ни кораллов на губах, ни жемчугу во рту не было, ни миньятюрных рук, как у пятилетнего ребенка, с
пальцами в виде винограда.
Брови придавали особенную красоту глазам: они не были дугообразны, не округляли глаз двумя тоненькими, нащипанными
пальцем ниточками — нет, это были две русые, пушистые, почти прямые полоски, которые редко лежали симметрично: одна на линию была выше другой, от этого над бровью лежала маленькая складка,
в которой как будто что-то говорило, будто там покоилась мысль.
Гордость его страдала, и он мрачно обращался с женой. Когда же, однако, случалось, что Илья Ильич спрашивал какую-нибудь вещь, а вещи не оказывалось или она оказывалась разбитою, и вообще, когда случался беспорядок
в доме и над головой Захара собиралась гроза, сопровождаемая «жалкими словами», Захар мигал Анисье, кивал головой на кабинет барина и, указывая туда большим
пальцем, повелительным шепотом говорил: «Поди ты к барину: что ему там нужно?»
Тетка возьмет ее двумя
пальцами за обе щеки, поцелует
в лоб, а она поцелует руку у тетки, и та поедет, а эта останется.
— Вот-с,
в контракте сказано, — говорил Иван Матвеевич, показывая средним
пальцем две строки и спрятав
палец в рукав, — извольте прочесть: «Буде же я, Обломов, пожелаю прежде времени съехать с квартиры, то обязан передать ее другому лицу на тех же условиях или,
в противном случае, удовлетворить ее, Пшеницыну, сполна платою за весь год, по первое июня будущего года», прочитал Обломов.
— Семьсот рублей, — начал щелкать тем же
пальцем Иван Матвеевич, подгибая его всякий раз проворно
в кулак, — да за конюшню и сарай сто пятьдесят рублей.
—
В контракте есть-с, — заметил, показывая
пальцем строку, Иван Матвеевич. — Михей Андреич сказывал, что у вас лошади будут.
И опять толстый
палец трясся на подписи, и вся бумага тряслась
в его руке.
— Вот-с,
в контракте сказано, что на ваш счет, — сказал Иван Матвеевич, издали показывая
пальцем в бумаге, где это сказано. — Тысячу триста пятьдесят четыре рубля двадцать восемь копеек ассигнациями всего-с! — кротко заключил он, спрятав обе руки с контрактом назади.
И Анисья,
в свою очередь, поглядев однажды только, как Агафья Матвеевна царствует
в кухне, как соколиными очами, без бровей, видит каждое неловкое движение неповоротливой Акулины; как гремит приказаниями вынуть, поставить, подогреть, посолить, как на рынке одним взглядом и много-много прикосновением
пальца безошибочно решает, сколько курице месяцев от роду, давно ли уснула рыба, когда сорвана с гряд петрушка или салат, — она с удивлением и почтительною боязнью возвела на нее глаза и решила, что она, Анисья, миновала свое назначение, что поприще ее — не кухня Обломова, где торопливость ее, вечно бьющаяся, нервическая лихорадочность движений устремлена только на то, чтоб подхватить на лету уроненную Захаром тарелку или стакан, и где опытность ее и тонкость соображений подавляются мрачною завистью и грубым высокомерием мужа.
— Ты опять «другие»? Смотри! — сказал он, погрозив
пальцем. — Другие
в двух, много
в трех комнатах живут: и столовая и гостиная — все тут; а иные и спят тут же; дети рядом; одна девка на весь дом служит. Сама барыня на рынок ходит! А Ольга Сергеевна пойдет на рынок?
— Брось сковороду, пошла к барину! — сказал он Анисье, указав ей большим
пальцем на дверь. Анисья передала сковороду Акулине, выдернула из-за пояса подол, ударила ладонями по бедрам и, утерев указательным
пальцем нос, пошла к барину. Она
в пять минут успокоила Илью Ильича, сказав ему, что никто о свадьбе ничего не говорил: вот побожиться не грех и даже образ со стены снять, и что она
в первый раз об этом слышит; говорили, напротив, совсем другое, что барон, слышь, сватался за барышню…
Только братца одного не видит он совсем или видит, как мелькает большой пакет мимо окон, а самого его будто и не слыхать
в доме. Даже когда Обломов нечаянно вошел
в комнату, где они обедают, сжавшись
в тесную кучу, братец наскоро вытер
пальцами губы и скрылся
в свою светлицу.
Иван Матвеевич взял письмо и привычными глазами бегал по строкам, а письмо слегка дрожало
в его
пальцах. Прочитав, он положил письмо на стол, а руки спрятал за спину.
— Я сам не занимался этим предметом, надо посоветоваться с знающими людьми. Да вот-с,
в письме пишут вам, — продолжал Иван Матвеевич, указывая средним
пальцем, ногтем вниз, на страницу письма, — чтоб вы послужили по выборам: вот и славно бы! Пожили бы там, послужили бы
в уездном суде и узнали бы между тем временем и хозяйство.
Вдруг ему стало так легко, весело; он начал ходить из угла
в угол, даже пощелкивал тихонько
пальцами, чуть не закричал от радости, подошел к двери Ольги и тихо позвал ее веселым голосом...
Он походит, походит по комнате, потом ляжет и смотрит
в потолок; возьмет книгу с этажерки, пробежит несколько строк глазами, зевнет и начнет барабанить
пальцами по столу.