Неточные совпадения
— Знаю я, как
ты встаешь:
ты бы тут до обеда провалялся. Эй, Захар! Где
ты там, старый дурак?
Давай скорей одеваться барину.
— Да полно
тебе, Михей Андреич, какой
ты неугомонный! Ну, что
ты его трогаешь? — сказал Обломов. —
Давай, Захар, что нужно!
— Поди с ним! — говорил Тарантьев, отирая пот с лица. — Теперь лето: ведь это все равно что дача. Что
ты гниешь здесь летом-то, в Гороховой?.. Там Безбородкин сад, Охта под боком, Нева в двух шагах, свой огород — ни пыли, ни духоты! Нечего и думать: я сейчас же до обеда слетаю к ней —
ты дай мне на извозчика, — и завтра же переезжать…
— Ну, брат Илья Ильич, совсем пропадешь
ты. Да я бы на твоем месте давным-давно заложил имение да купил бы другое или дом здесь, на хорошем месте: это стоит твоей деревни. А там заложил бы и дом да купил бы другой… Дай-ка мне твое имение, так обо мне услыхали бы в народе-то.
— Теперь мне еще рано ехать, — отвечал Илья Ильич, — прежде
дай кончить план преобразований, которые я намерен ввести в имение… Да знаешь ли что, Михей Андреич? — вдруг сказал Обломов. — Съезди-ка
ты. Дело
ты знаешь, места
тебе тоже известны; а я бы не пожалел издержек.
— И ему напиши, попроси хорошенько: «Сделаете, дескать, мне этим кровное одолжение и обяжете как христианин, как приятель и как сосед». Да приложи к письму какой-нибудь петербургский гостинец… сигар, что ли. Вот
ты как поступи, а то ничего не смыслишь. Пропащий человек! У меня наплясался бы староста: я бы ему
дал! Когда туда почта?
— Забыл совсем! Шел к
тебе за делом с утра, — начал он, уж вовсе не грубо. — Завтра звали меня на свадьбу: Рокотов женится.
Дай, земляк, своего фрака надеть; мой-то, видишь
ты, пообтерся немного…
— Ну иди, иди! — отвечал барин. — Да смотри, не пролей молоко-то. — А
ты, Захарка, постреленок, куда опять бежишь? — кричал потом. — Вот я
тебе дам бегать! Уж я вижу, что
ты это в третий раз бежишь. Пошел назад, в прихожую!
— Вот день-то и прошел, и слава Богу! — говорили обломовцы, ложась в постель, кряхтя и осеняя себя крестным знамением. — Прожили благополучно;
дай Бог и завтра так! Слава
тебе, Господи! Слава
тебе, Господи!
— Да
ты где взял? — спросил он мужика. — Кто
тебе дал?
— Посиди-ка
ты эту недельку дома, — скажет она, — а там — что Бог
даст.
Кучер покачал головой, а дворник сказал: «Вишь
ты, бойкий барин: не
дает повадки!»
— Ну, это что? — говорил все тот же лакей. — Коли ругается, так это слава Богу,
дай Бог такому здоровья… А как все молчит;
ты идешь мимо, а он глядит, глядит, да и вцепится, вон как тот, у которого я жил. А ругается, так ничего…
— Вот, вот этак же, ни
дать ни взять, бывало, мой прежний барин, — начал опять тот же лакей, что все перебивал Захара, —
ты, бывало, думаешь, как бы повеселиться, а он вдруг, словно угадает, что
ты думал, идет мимо, да и ухватит вот этак, вот как Матвей Мосеич Андрюшку. А это что, коли только ругается! Велика важность: «лысым чертом» выругает!
— Ах
ты, Боже мой! Что это за человек! — говорил Обломов. — Ну,
дай хоть минутку соснуть; ну что это такое, одна минута? Я сам знаю…
— Батюшка
ты, светик! — приговаривала она, утирая концом головного платка глаза. — Сиротка бедный! нет у
тебя родимой матушки, некому благословить-то
тебя…
Дай хоть я перекрещу
тебя, красавец мой!..
— Вот избаловался-то человек: с квартиры тяжело съехать! — с удивлением произнес Штольц. — Кстати, о деньгах: много их у
тебя?
Дай мне рублей пятьсот: надо сейчас послать; завтра из нашей конторы возьму…
— Ну,
давай как есть. Мои чемодан внеси в гостиную; я у вас остановлюсь. Я сейчас оденусь, и
ты будь готов, Илья. Мы пообедаем где-нибудь на ходу, потом поедем дома в два, три, и…
— Да
ты того… как же это вдруг… постой…
дай подумать… ведь я не брит…
— Да, да, помню! — говорил Обломов, вдумываясь в прошлое. —
Ты еще взял меня за руку и сказал: «
Дадим обещание не умирать, не увидавши ничего этого…»
— Не брани меня, Андрей, а лучше в самом деле помоги! — начал он со вздохом. — Я сам мучусь этим; и если б
ты посмотрел и послушал меня вот хоть бы сегодня, как я сам копаю себе могилу и оплакиваю себя, у
тебя бы упрек не сошел с языка. Все знаю, все понимаю, но силы и воли нет.
Дай мне своей воли и ума и веди меня куда хочешь. За
тобой я, может быть, пойду, а один не сдвинусь с места.
Ты правду говоришь: «Теперь или никогда больше». Еще год — поздно будет!
— Посмотри, Захар, что это такое? — сказал Илья Ильич, но мягко, с добротой: он сердиться был не в состоянии теперь. —
Ты и здесь хочешь такой же беспорядок завести: пыль, паутину? Нет; извини, я не позволю! И так Ольга Сергеевна мне проходу не
дает: «Вы любите, говорит, сор».
— Мне страшно и
тебя! — говорила она шепотом. — Но как-то хорошо страшно! Сердце замирает.
Дай руку, попробуй, как оно бьется.
— Что это
тебя не дождешься? Где
ты шатаешься? — строго спросил Тарантьев, подавая ему свою мохнатую руку. — И твой старый черт совсем от рук отбился: спрашиваю закусить — нету, водки — и той не
дал.
— А
тебе что за дело? Старый долг получил.
Давай деньги! Я за тем приехал.
— Семь рублей ассигнациями за
тобой, — прибавил он. — Да
дай на обед!
— Какие щетки? — загремел Тарантьев. — Ах
ты, старая шельма! Давай-ка лучше закуску!
—
Ты не носишь шляпу, вон у
тебя фуражка, — сказал он, взяв шляпу Обломова и примеривая ее, — дай-ка, брат, на лето…
— А издержки какие? — продолжал Обломов. — А деньги где?
Ты видел, сколько у меня денег? — почти грозно спросил Обломов. — А квартира где? Здесь надо тысячу рублей заплатить, да нанять другую, три тысячи
дать, да на отделку сколько! А там экипаж, повар, на прожиток! Где я возьму?
— И увидишь, — продолжал он, — что тетке твоей сделается дурно,
дамы бросятся вон, а мужчины лукаво и смело посмотрят на
тебя…
— Пожалуй; только какая
даль, ma chère! Что это
тебе вздумалось зимой!
— Да не вздумал ли сам нализаться? — остроумно догадался Артемий, — так и
тебе дал, чтоб не завидно было. Пойдем!
— Между тем поверенный этот управлял большим имением, — продолжал он, — да помещик отослал его именно потому, что заикается. Я
дам ему доверенность, передам планы: он распорядится закупкой материалов для постройки дома, соберет оброк, продаст хлеб, привезет деньги, и тогда… Как я рад, милая Ольга, — сказал он, целуя у ней руку, — что мне не нужно покидать
тебя! Я бы не вынес разлуки; без
тебя в деревне, одному… это ужас! Но только теперь нам надо быть очень осторожными.
— Уж и дело! Труслив
ты стал, кум! Затертый не первый раз запускает лапу в помещичьи деньги, умеет концы прятать. Расписки, что ли, он
дает мужикам: чай, с глазу на глаз берет. Погорячится немец, покричит, и будет с него. А то еще дело!
— Нет, каков шельма! «
Дай, говорит, мне на аренду», — опять с яростью начал Тарантьев, — ведь нам с
тобой, русским людям, этого в голову бы не пришло! Это заведение-то немецкой стороной пахнет. Там все какие-то фермы да аренды. Вот постой, он его еще акциями допечет.
— Погоди,
дай еще подумать. Да, тут нечего уничтожить, тут закон. Так и быть, кум, скажу, и то потому, что
ты нужен; без
тебя неловко. А то, видит Бог, не сказал бы; не такое дело, чтоб другая душа знала.
— А куда вы с вельможей ухлопали тысячу рублей, что я
дал ему на прожитье? — спросил он. — Где же я денег возьму?
Ты знаешь, я в законный брак вступаю: две семьи содержать не могу, а вы с барином-то по одежке протягивайте ножки.
— Ничего, — говорил смущенный Обломов, —
ты знаешь, я всегда был не очень рачителен о своей комнате…
Давай лучше обедать. Эй, Захар! Накрывай скорей на стол. Ну, что
ты, надолго ли? Откуда?
— Теперь брат ее съехал, жениться вздумал, так хозяйство, знаешь, уж не такое большое, как прежде. А бывало, так у ней все и кипит в руках! С утра до вечера так и летает: и на рынок, и в Гостиный двор… Знаешь, я
тебе скажу, — плохо владея языком, заключил Обломов, —
дай мне тысячи две-три, так я бы
тебя не стал потчевать языком да бараниной; целого бы осетра подал, форелей, филе первого сорта. А Агафья Матвевна без повара чудес бы наделала — да!
Теперь вот только плохо пошло: брат переехал; а если б нам
дали три-четыре тысячи, я бы
тебе таких индеек наставил тут…
— На вот, я
тебе подарю, не хочешь ли? — прибавил он. — Что с нее взять? Дом, что ли, с огородишком? И тысячи не
дадут: он весь разваливается. Да что я, нехристь, что ли, какой? По миру ее пустить с ребятишками?
— А что, в самом деле, можно! — отвечал Мухояров задумчиво. —
Ты неглуп на выдумки, только в дело не годишься, и Затертый тоже. Да я найду, постой! — говорил он, оживляясь. — Я им
дам! Я кухарку свою на кухню к сестре подошлю: она подружится с Анисьей, все выведает, а там… Выпьем, кум!
— Что кричишь-то? Я сам закричу на весь мир, что
ты дурак, скотина! — кричал Тарантьев. — Я и Иван Матвеич ухаживали за
тобой, берегли, словно крепостные, служили
тебе, на цыпочках ходили, в глаза смотрели, а
ты обнес его перед начальством: теперь он без места и без куска хлеба! Это низко, гнусно!
Ты должен теперь отдать ему половину состояния;
давай вексель на его имя;
ты теперь не пьян, в своем уме,
давай, говорю
тебе, я без того не выйду…
— А! так-то, кума! Хорошо, вот брат
даст вам знать! А
ты заплатишь мне за бесчестье! Где моя шляпа? Черт с вами! Разбойники, душегубцы! — кричал он, идучи по двору. — Заплатишь мне за бесчестье!
«Что ж это? — с ужасом думала она. — Ужели еще нужно и можно желать чего-нибудь? Куда же идти? Некуда! Дальше нет дороги… Ужели нет, ужели
ты совершила круг жизни? Ужели тут все… все…» — говорила душа ее и чего-то не договаривала… и Ольга с тревогой озиралась вокруг, не узнал бы, не подслушал бы кто этого шепота души… Спрашивала глазами небо, море, лес… нигде нет ответа: там
даль, глубь и мрак.
—
Ты долго молчала, хотя, конечно, знала, что я давно замечал за
тобой;
дай же мне помолчать и подумать.
Ты мне задала нелегкую задачу.
— Что ж? примем ее как новую стихию жизни… Да нет, этого не бывает, не может быть у нас! Это не твоя грусть; это общий недуг человечества. На
тебя брызнула одна капля… Все это страшно, когда человек отрывается от жизни… когда нет опоры. А у нас…
Дай Бог, чтоб эта грусть твоя была то, что я думаю, а не признак какой-нибудь болезни… то хуже. Вот горе, перед которым я упаду без защиты, без силы… А то, ужели туман, грусть, какие-то сомнения, вопросы могут лишить нас нашего блага, нашей…
— Я не могу пойти к ней без
тебя: я
дал слово, слышишь, Илья? Не сегодня, так завтра,
ты только отсрочишь, но не отгонишь меня… Завтра, послезавтра, а все-таки увидимся!
— Ну, полно, не бродяжничай и не пьянствуй, приходи ко мне, я
тебе угол
дам, в деревню поедем — слышишь?
— Ну, приходи на Андрюшу взглянуть: я
тебя велю накормить, одеть, а там как хочешь! — сказал Штольц и
дал ему денег.