Неточные совпадения
Но
дни шли за
днями, годы сменялись годами, пушок обратился в жесткую бороду, лучи глаз сменились
двумя тусклыми точками, талия округлилась, волосы стали немилосердно лезть, стукнуло тридцать лет, а он ни на шаг не подвинулся ни на каком поприще и все еще стоял у порога своей арены, там же, где был десять лет назад.
Еще более призадумался Обломов, когда замелькали у него в глазах пакеты с надписью нужное и весьма нужное, когда его заставляли делать разные справки, выписки, рыться в
делах, писать тетради в
два пальца толщиной, которые, точно на смех, называли записками; притом всё требовали скоро, все куда-то торопились, ни на чем не останавливались: не успеют спустить с рук одно
дело, как уж опять с яростью хватаются за другое, как будто в нем вся сила и есть, и, кончив, забудут его и кидаются на третье — и конца этому никогда нет!
В эти блаженные
дни на долю Ильи Ильича тоже выпало немало мягких, бархатных, даже страстных взглядов из толпы красавиц, пропасть многообещающих улыбок, два-три непривилегированные поцелуя и еще больше дружеских рукопожатий, с болью до слез.
— Другой — кого ты разумеешь — есть голь окаянная, грубый, необразованный человек, живет грязно, бедно, на чердаке; он и выспится себе на войлоке где-нибудь на дворе. Что этакому сделается? Ничего. Трескает-то он картофель да селедку. Нужда мечет его из угла в угол, он и бегает день-деньской. Он, пожалуй, и переедет на новую квартиру. Вон, Лягаев, возьмет линейку под мышку да
две рубашки в носовой платок и идет… «Куда, мол, ты?» — «Переезжаю», — говорит. Вот это так «другой»! А я, по-твоему, «другой» — а?
Но на самом-то
деле эти
два несчастья, то есть зловещее письмо старосты и переезд на новую квартиру, перестали тревожить Обломова и поступали уже только в ряд беспокойных воспоминаний.
Солнце там ярко и жарко светит около полугода и потом удаляется оттуда не вдруг, точно нехотя, как будто оборачивается назад взглянуть еще раз или
два на любимое место и подарить ему осенью, среди ненастья, ясный, теплый
день.
Другая изба прилепилась к пригорку, как ласточкино гнездо; там три очутились случайно рядом, а
две стоят на самом
дне оврага.
Досталось же и
двум коровам и козе, пойманным на
деле: славно вздули бока!
Видит Илья Ильич во сне не один, не
два такие вечера, но целые недели, месяцы и годы так проводимых
дней и вечеров.
— Ты ли это, Илья? — говорил Андрей. — А помню я тебя тоненьким, живым мальчиком, как ты каждый
день с Пречистенки ходил в Кудрино; там, в садике… ты не забыл
двух сестер? Не забыл Руссо, Шиллера, Гете, Байрона, которых носил им и отнимал у них романы Коттень, Жанлис… важничал перед ними, хотел очистить их вкус?..
Чрез
две недели Штольц уже уехал в Англию, взяв с Обломова слово приехать прямо в Париж. У Ильи Ильича уже и паспорт был готов, он даже заказал себе дорожное пальто, купил фуражку. Вот как подвинулись
дела.
Написав несколько страниц, он ни разу не поставил
два раза который; слог его лился свободно и местами выразительно и красноречиво, как в «оны
дни», когда он мечтал со Штольцем о трудовой жизни, о путешествии.
— Он любит Анну Васильевну тоже, и Зинаиду Михайловну, да все не так, — продолжала она, — он с ними не станет сидеть
два часа, не смешит их и не рассказывает ничего от души; он говорит о
делах, о театре, о новостях, а со мной он говорит, как с сестрой… нет, как с дочерью, — поспешно прибавила она, — иногда даже бранит, если я не пойму чего-нибудь вдруг или не послушаюсь, не соглашусь с ним.
— А я в самом
деле пела тогда, как давно не пела, даже, кажется, никогда… Не просите меня петь, я не спою уж больше так… Постойте, еще одно спою… — сказала она, и в ту же минуту лицо ее будто вспыхнуло, глаза загорелись, она опустилась на стул, сильно взяла два-три аккорда и запела.
У ней с того
дня как-то странно на сердце… должно быть, ей очень обидно… даже в жар кидает, на щеках рдеют
два розовых пятнышка…
Гулять с молодым человеком, с франтом — это другое
дело: она бы и тогда не сказала ничего, но с свойственным ей тактом, как-нибудь незаметно установила бы другой порядок: сама бы пошла с ними раз или
два, послала бы кого-нибудь третьего, и прогулки сами собою бы кончились.
Эти
два часа и следующие три-четыре
дня, много неделя, сделали на нее глубокое действие, двинули ее далеко вперед. Только женщины способны к такой быстроте расцветания сил, развития всех сторон души.
Он не ужинал и вот уже
две недели не знает, что значит прилечь
днем.
В другой раз, опять по неосторожности, вырвалось у него в разговоре с бароном слова
два о школах живописи — опять ему работа на неделю; читать, рассказывать; да потом еще поехали в Эрмитаж: и там еще он должен был
делом подтверждать ей прочитанное.
Обломову в самом
деле стало почти весело. Он сел с ногами на диван и даже спросил: нет ли чего позавтракать. Съел
два яйца и закурил сигару. И сердце и голова у него были наполнены; он жил. Он представлял себе, как Ольга получит письмо, как изумится, какое сделает лицо, когда прочтет. Что будет потом?..
Да наконец, если б она хотела уйти от этой любви — как уйти?
Дело сделано: она уже любила, и скинуть с себя любовь по произволу, как платье, нельзя. «Не любят
два раза в жизни, — думала она, — это, говорят, безнравственно…»
Он взглянул на часы:
два часа, пора ехать к Ольге. Сегодня положенный
день обедать. Он мало-помалу развеселился, велел привести извозчика и поехал в Морскую.
По мере того, однако ж, как
дело подходило к зиме, свидания их становились реже наедине. К Ильинским стали ездить гости, и Обломову по целым
дням не удавалось сказать с ней
двух слов. Они менялись взглядами. Ее взгляды выражали иногда усталость и нетерпение.
Он написал Ольге, что в Летнем саду простудился немного, должен был напиться горячей травы и просидеть
дня два дома, что теперь все прошло и он надеется видеть ее в воскресенье.
Так проходили
дни. Илья Ильич скучал, читал, ходил по улице, а дома заглядывал в дверь к хозяйке, чтоб от скуки перемолвить слова
два. Он даже смолол ей однажды фунта три кофе с таким усердием, что у него лоб стал мокрый.
— Послушай, — сказала она, — тут есть какая-то ложь, что-то не то… Поди сюда и скажи все, что у тебя на душе. Ты мог не быть
день,
два — пожалуй, неделю, из предосторожности, но все бы ты предупредил меня, написал. Ты знаешь, я уж не дитя и меня не так легко смутить вздором. Что это все значит?
С начала лета в доме стали поговаривать о
двух больших предстоящих праздниках: Иванове
дне, именинах братца, и об Ильине
дне — именинах Обломова: это были
две важные эпохи в виду. И когда хозяйке случалось купить или видеть на рынке отличную четверть телятины или удавался особенно хорошо пирог, она приговаривала: «Ах, если б этакая телятина попалась или этакий пирог удался в Иванов или в Ильин
день!»
— Потроха уж теперь нехороши, — сказала хозяйка Обломову, — вчера за
две пары маленьких просили семь гривен, зато лососина свежая есть: ботвинью хоть каждый
день можно готовить.
— У нас, в Обломовке, этак каждый праздник готовили, — говорил он
двум поварам, которые приглашены были с графской кухни, — бывало, пять пирожных подадут, а соусов что, так и не пересчитаешь! И целый
день господа-то кушают, и на другой
день. А мы
дней пять доедаем остатки. Только доели, смотришь, гости приехали — опять пошло, а здесь раз в год!
Штольц приехал на
две недели, по
делам, и отправлялся в деревню, потом в Киев и еще Бог знает куда.
— Я не такой теперь… что был тогда, Андрей, — сказал он наконец, —
дела мои, слава Богу, в порядке: я не лежу праздно, план почти кончен, выписываю
два журнала; книги, что ты оставил, почти все прочитал…
— Зато покойно, кум; тот целковый, тот
два — смотришь, в
день рублей семь и спрятал. Ни привязки, ни придирки, ни пятен, ни дыму. А под большим
делом подпишешь иной раз имя, так после всю жизнь и выскабливаешь боками. Нет, брат, не греши, кум!
— А как удачно пройдет, можно годика через
два повторить; законное
дело!
Братец спешил окончить эту добровольную сделку с своим должником года в
два, чтоб как-нибудь и что-нибудь не помешало
делу, и оттого Обломов вдруг попал в затруднительное положение.
Илья Ильич, не подозревая ничего, пил на другой
день смородинную водку, закусывал отличной семгой, кушал любимые потроха и белого свежего рябчика. Агафья Матвеевна с детьми поела людских щей и каши и только за компанию с Ильей Ильичом выпила
две чашки кофе.
Штольц не приезжал несколько лет в Петербург. Он однажды только заглянул на короткое время в имение Ольги и в Обломовку. Илья Ильич получил от него письмо, в котором Андрей уговаривал его самого ехать в деревню и взять в свои руки приведенное в порядок имение, а сам с Ольгой Сергеевной уезжал на южный берег Крыма, для
двух целей: по
делам своим в Одессе и для здоровья жены, расстроенного после родов.
Штольц был глубоко счастлив своей наполненной, волнующейся жизнью, в которой цвела неувядаемая весна, и ревниво, деятельно, зорко возделывал, берег и лелеял ее. Со
дна души поднимался ужас тогда только, когда он вспоминал, что Ольга была на волос от гибели, что эта угаданная дорога — их
два существования, слившиеся в одно, могли разойтись; что незнание путей жизни могло дать исполниться гибельной ошибке, что Обломов…