Неточные совпадения
— А где немцы сору возьмут, — вдруг возразил Захар. — Вы поглядите-ка, как они живут! Вся семья целую неделю кость гложет. Сюртук с плеч отца переходит на сына, а с сына опять на отца. На жене
и дочерях платьишки коротенькие: всё поджимают под себя ноги, как гусыни… Где им сору взять? У них нет этого вот, как у нас, чтоб в шкапах лежала по
годам куча старого изношенного платья или набрался целый угол корок хлеба за
зиму… У них
и корка зря не валяется: наделают сухариков да с пивом
и выпьют!
Илья Иванович простер свою заботливость даже до того, что однажды, гуляя по саду, собственноручно приподнял, кряхтя
и охая, плетень
и велел садовнику поставить поскорей две жерди: плетень благодаря этой распорядительности Обломова простоял так все
лето,
и только
зимой снегом повалило его опять.
И нежные родители продолжали приискивать предлоги удерживать сына дома. За предлогами,
и кроме праздников, дело не ставало.
Зимой казалось им холодно,
летом по жаре тоже не годится ехать, а иногда
и дождь пойдет, осенью слякоть мешает. Иногда Антипка что-то сомнителен покажется: пьян не пьян, а как-то дико смотрит: беды бы не было, завязнет или оборвется где-нибудь.
Начал гаснуть я над писаньем бумаг в канцелярии; гаснул потом, вычитывая в книгах истины, с которыми не знал, что делать в жизни, гаснул с приятелями, слушая толки, сплетни, передразниванье, злую
и холодную болтовню, пустоту, глядя на дружбу, поддерживаемую сходками без цели, без симпатии; гаснул
и губил силы с Миной: платил ей больше половины своего дохода
и воображал, что люблю ее; гаснул в унылом
и ленивом хождении по Невскому проспекту, среди енотовых шуб
и бобровых воротников, — на вечерах, в приемные дни, где оказывали мне радушие как сносному жениху; гаснул
и тратил по мелочи жизнь
и ум, переезжая из города на дачу, с дачи в Гороховую, определяя весну привозом устриц
и омаров, осень
и зиму — положенными днями,
лето — гуляньями
и всю жизнь — ленивой
и покойной дремотой, как другие…
Осень,
лето и зима прошли вяло, скучно. Но Обломов ждал опять весны
и мечтал о поездке в деревню.
— Я на это тебе только одно скажу: трудно поверить, чтобы человек, который, несмотря на свои шестьдесят лет,
зиму и лето ходит босой и, не снимая, носит под платьем вериги в два пуда весом и который не раз отказывался от предложений жить спокойно и на всем готовом, — трудно поверить, чтобы такой человек все это делал только из лени.
Не забудьте, что по этим краям больших дорог мало, ездят все верхом и
зимой и летом, или дороги так узки, что запрягают лошадей гусем.
Этот человек ходил и
зиму и лето в желтоватом нанковом кафтане немецкого покроя, но подпоясывался кушаком; носил синие шаровары и шапку со смушками, подаренную ему, в веселый час, разорившимся помещиком.
Неточные совпадения
Грозит беда великая //
И в нынешнем
году: //
Зима стояла лютая, // Весна стоит дождливая, // Давно бы сеять надобно, // А на полях — вода!
В прошлом
году,
зимой — не помню, какого числа
и месяца, — быв разбужен в ночи, отправился я, в сопровождении полицейского десятского, к градоначальнику нашему, Дементию Варламовичу,
и, пришед, застал его сидящим
и головою то в ту, то в другую сторону мерно помавающим.
Княжне Кити Щербацкой было восьмнадцать
лет. Она выезжала первую
зиму. Успехи ее в свете были больше, чем обеих ее старших сестер,
и больше, чем даже ожидала княгиня. Мало того, что юноши, танцующие на московских балах, почти все были влюблены в Кити, уже в первую
зиму представились две серьезные партии: Левин
и, тотчас же после его отъезда, граф Вронский.
Но когда в нынешнем
году, в начале
зимы, Левин приехал в Москву после
года в деревне
и увидал Щербацких, он понял, в кого из трех ему действительно суждено было влюбиться.
Маленькая горенка с маленькими окнами, не отворявшимися ни в
зиму, ни в
лето, отец, больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках
и в вязаных хлопанцах, надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший, ходя по комнате,
и плевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье на лавке, с пером в руках, чернилами на пальцах
и даже на губах, вечная пропись перед глазами: «не лги, послушествуй старшим
и носи добродетель в сердце»; вечный шарк
и шлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост;
и вечно знакомое, всегда неприятное чувство, когда вслед за сими словами краюшка уха его скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он бледную память.