Приезжали князь и княгиня с семейством: князь, седой старик, с выцветшим пергаментным лицом, тусклыми навыкате глазами и большим плешивым лбом, с тремя звездами, с золотой табакеркой, с тростью с яхонтовым набалдашником, в бархатных сапогах; княгиня — величественная красотой, ростом и объемом женщина, к которой, кажется, никогда никто
не подходил близко, не обнял, не поцеловал ее, даже сам князь, хотя у ней было пятеро детей.
Неточные совпадения
Мужики
не решались ни
подходить близко, ни трогать.
А сам все шел да шел упрямо по избранной дороге.
Не видали, чтоб он задумывался над чем-нибудь болезненно и мучительно; по-видимому, его
не пожирали угрызения утомленного сердца;
не болел он душой,
не терялся никогда в сложных, трудных или новых обстоятельствах, а
подходил к ним, как к бывшим знакомым, как будто он жил вторично, проходил знакомые места.
Обломов
подошел к своему запыленному столу, сел, взял перо, обмакнул в чернильницу, но чернил
не было, поискал бумаги — тоже нет.
После обеда он
подошел к ней спросить,
не пойдет ли она гулять. Она,
не отвечая ему, обратилась к тетке с вопросом...
Многое, что
не досказано, к чему можно бы
подойти с лукавым вопросом, было между ними решено без слов, без объяснений, Бог знает как, но воротиться к тому уже нельзя.
Он
не поверил и отправился сам. Ольга была свежа, как цветок: в глазах блеск, бодрость, на щеках рдеют два розовые пятна; голос так звучен! Но она вдруг смутилась, чуть
не вскрикнула, когда Обломов
подошел к ней, и вся вспыхнула, когда он спросил: «Как она себя чувствует после вчерашнего?»
— Представь, что мужчины,
подходя к тебе,
не опускали бы с робким уважением глаз, а смотрели бы на тебя с смелой и лукавой улыбкой…
По мере того, однако ж, как дело
подходило к зиме, свидания их становились реже наедине. К Ильинским стали ездить гости, и Обломову по целым дням
не удавалось сказать с ней двух слов. Они менялись взглядами. Ее взгляды выражали иногда усталость и нетерпение.
— Я
не знаю, что такое уездный суд, что в нем делают, как служат! — выразительно, но вполголоса опять говорил Обломов,
подойдя вплоть к носу Ивана Матвеевича.
Вдруг ему стало так легко, весело; он начал ходить из угла в угол, даже пощелкивал тихонько пальцами, чуть
не закричал от радости,
подошел к двери Ольги и тихо позвал ее веселым голосом...
Это как-то легло на нее само собой, и она
подошла точно под тучу,
не пятясь назад и
не забегая вперед, а полюбила Обломова просто, как будто простудилась и схватила неизлечимую лихорадку.
Вот бы поработать этак-то, — замечтал он, пьянея все более и более, — просители и в лицо почти
не видят, и
подойти не смеют.
Однако ж он
подошел к окну этого магазина и разглядывал сквозь стекла дам: «Ничего
не разглядишь, они стоят задом к окнам».
Он
подошел к ней. Брови у ней сдвинулись немного; она с недоумением посмотрела на него минуту, потом узнала: брови раздвинулись и легли симметрично, глаза блеснули светом тихой,
не стремительной, но глубокой радости. Всякий брат был бы счастлив, если б ему так обрадовалась любимая сестра.
Она вынула из портфеля письмо и подала ему. Он
подошел к свечке, прочел и положил на стол. А глаза опять обратились на нее с тем же выражением, какого она уж давно
не видала в нем.
— А что, в самом деле, можно! — отвечал Мухояров задумчиво. — Ты неглуп на выдумки, только в дело
не годишься, и Затертый тоже. Да я найду, постой! — говорил он, оживляясь. — Я им дам! Я кухарку свою на кухню к сестре
подошлю: она подружится с Анисьей, все выведает, а там… Выпьем, кум!
— Я думал… — говорил он медленно, задумчиво высказываясь и сам
не доверяя своей мысли, как будто тоже стыдясь своей речи, — вот видишь ли… бывают минуты… то есть я хочу сказать, если это
не признак какого-нибудь расстройства, если ты совершенно здорова, то, может быть, ты созрела,
подошла к той поре, когда остановился рост жизни… когда загадок нет, она открылась вся…
Я решительно не могу объяснить себе жестокости своего поступка. Как я
не подошел к нему, не защитил и не утешил его? Куда девалось чувство сострадания, заставлявшее меня, бывало, плакать навзрыд при виде выброшенного из гнезда галчонка или щенка, которого несут, чтобы кинуть за забор, или курицы, которую несет поваренок для супа?
Неточные совпадения
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я
не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе ничего и
не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны
подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Да кто там еще? (
Подходит к окну.)
Не хочу,
не хочу!
Не нужно,
не нужно! (Отходя.)Надоели, черт возьми!
Не впускай, Осип!
Впопад ли я ответила — //
Не знаю… Мука смертная // Под сердце
подошла… // Очнулась я, молодчики, // В богатой, светлой горнице. // Под пологом лежу; // Против меня — кормилица, // Нарядная, в кокошнике, // С ребеночком сидит: // «Чье дитятко, красавица?» // — Твое! — Поцаловала я // Рожоное дитя…
Замолкла Тимофеевна. // Конечно, наши странники //
Не пропустили случая // За здравье губернаторши // По чарке осушить. // И видя, что хозяюшка // Ко стогу приклонилася, // К ней
подошли гуськом: // «Что ж дальше?» // — Сами знаете: // Ославили счастливицей, // Прозвали губернаторшей // Матрену с той поры… // Что дальше? Домом правлю я, // Ращу детей… На радость ли? // Вам тоже надо знать. // Пять сыновей! Крестьянские // Порядки нескончаемы, — // Уж взяли одного!
Поля совсем затоплены, // Навоз возить — дороги нет, // А время уж
не раннее — //
Подходит месяц май!» // Нелюбо и на старые, // Больней того на новые // Деревни им глядеть.