Неточные совпадения
Так разыгрывался между ними все тот же мотив в разнообразных варьяциях. Свидания, разговоры — все это была одна песнь, одни звуки, один свет, который горел ярко, и только преломлялись и дробились
лучи его на розовые, на зеленые, на палевые и трепетали в окружавшей их атмосфере. Каждый день и час приносил
новые звуки и
лучи, но свет горел один, мотив звучал все тот же.
Обломову нужды, в сущности, не было, являлась ли Ольга Корделией и осталась ли бы верна этому образу или пошла бы
новой тропой и преобразилась в другое видение, лишь бы она являлась в тех же красках и
лучах, в каких она жила в его сердце, лишь бы ему было хорошо.
Глаза, как у лунатика, широко открыты, не мигнут; они глядят куда-то и видят живую Софью, как она одна дома мечтает о нем, погруженная в задумчивость, не замечает, где сидит, или идет без цели по комнате, останавливается, будто внезапно пораженная каким-то
новым лучом мысли, подходит к окну, открывает портьеру и погружает любопытный взгляд в улицу, в живой поток голов и лиц, зорко следит за общественным круговоротом, не дичится этого шума, не гнушается грубой толпы, как будто и она стала ее частью, будто понимает, куда так торопливо бежит какой-то господин, с боязнью опоздать; она уже, кажется, знает, что это чиновник, продающий за триста — четыреста рублей в год две трети жизни, кровь, мозг, нервы.
Неточные совпадения
Огромное пространство луга было скошено и блестело особенным,
новым блеском, со своими уже пахнущими рядами, на вечерних косых
лучах солнца.
Она нетерпеливо покачала головой, отсылая его взглядом, потом закрыла глаза, чтоб ничего не видеть. Ей хотелось бы — непроницаемой тьмы и непробудной тишины вокруг себя, чтобы глаз ее не касались
лучи дня, чтобы не доходило до нее никакого звука. Она будто искала
нового, небывалого состояния духа, немоты и дремоты ума, всех сил, чтобы окаменеть, стать растением, ничего не думать, не чувствовать, не сознавать.
Вспоминая тех, разве можно быть счастливым в полноте, как прежде, с
новыми, как бы
новые ни были ему милы?» Но можно, можно: старое горе великою тайной жизни человеческой переходит постепенно в тихую умиленную радость; вместо юной кипучей крови наступает кроткая ясная старость: благословляю восход солнца ежедневный, и сердце мое по-прежнему поет ему, но уже более люблю закат его, длинные косые
лучи его, а с ними тихие, кроткие, умиленные воспоминания, милые образы изо всей долгой и благословенной жизни — а надо всем-то правда Божия, умиляющая, примиряющая, всепрощающая!
Заря чиста, и утро будет ясно. // Уходит день веселый, догорают // Последние
лучи зари, все выше // И выше свет малиновый; потемки // Цепляются за сучья и растут, // Преследуя зари румяный отблеск. // И скоро ночь в росящемся лесу // С вершинами деревьев станет вровень. // Пора к шатрам, в кругу гостей веселых // Окончить день и встретить
новый. Песню // Последнюю пропой, пригожий Лель!
В отличие от святого Серафима, в котором действительно были белые
лучи, в старце Амвросии было что-то унылое, в нем не было веяния
нового духа.