Неточные совпадения
В Гороховой улице, в
одном из больших
домов, народонаселения которого стало бы на целый уездный город, лежал утром в постели, на своей квартире, Илья Ильич Обломов.
Когда он был
дома — а он был почти всегда
дома, — он все лежал, и все постоянно в
одной комнате, где мы его нашли, служившей ему спальней, кабинетом и приемной.
Обломову и хотелось бы, чтоб было чисто, да он бы желал, чтоб это сделалось как-нибудь так, незаметно, само собой; а Захар всегда заводил тяжбу, лишь только начинали требовать от него сметания пыли, мытья полов и т. п. Он в таком случае станет доказывать необходимость громадной возни в
доме, зная очень хорошо, что
одна мысль об этом приводила барина его в ужас.
— Где сыщешь другую этакую, — говорил Обломов, — и еще второпях? Квартира сухая, теплая; в
доме смирно: обокрали всего
один раз! Вон потолок, кажется, и непрочен: штукатурка совсем отстала, — а все не валится.
Этот рыцарь был и со страхом и с упреком. Он принадлежал двум эпохам, и обе положили на него печать свою. От
одной перешла к нему по наследству безграничная преданность к
дому Обломовых, а от другой, позднейшей, утонченность и развращение нравов.
Потом мать, приласкав его еще, отпускала гулять в сад, по двору, на луг, с строгим подтверждением няньке не оставлять ребенка
одного, не допускать к лошадям, к собакам, к козлу, не уходить далеко от
дома, а главное, не пускать его в овраг, как самое страшное место в околотке, пользовавшееся дурною репутацией.
И в
доме мало-помалу нарушалась тишина: в
одном углу где-то скрипнула дверь; послышались по двору чьи-то шаги; на сеновале кто-то чихнул.
Сказка не над
одними детьми в Обломовке, но и над взрослыми до конца жизни сохраняет свою власть. Все в
доме и в деревне, начиная от барина, жены его и до дюжего кузнеца Тараса, — все трепещут чего-то в темный вечер: всякое дерево превращается тогда в великана, всякий куст — в вертеп разбойников.
У него был свой сын, Андрей, почти
одних лет с Обломовым, да еще отдали ему
одного мальчика, который почти никогда не учился, а больше страдал золотухой, все детство проходил постоянно с завязанными глазами или ушами да плакал все втихомолку о том, что живет не у бабушки, а в чужом
доме, среди злодеев, что вот его и приласкать-то некому, и никто любимого пирожка не испечет ему.
Так, например, однажды часть галереи с
одной стороны
дома вдруг обрушилась и погребла под развалинами своими наседку с цыплятами; досталось бы и Аксинье, жене Антипа, которая уселась было под галереей с донцом, да на ту пору, к счастью своему, пошла за мочками.
Снится еще Илье Ильичу большая темная гостиная в родительском
доме, с ясеневыми старинными креслами, вечно покрытыми чехлами, с огромным, неуклюжим и жестким диваном, обитым полинялым голубым барканом в пятнах, и
одним большим кожаным креслом.
Дома отчаялись уже видеть его, считая погибшим; но при виде его, живого и невредимого, радость родителей была неописанна. Возблагодарили Господа Бога, потом напоили его мятой, там бузиной, к вечеру еще малиной, и продержали дня три в постели, а ему бы
одно могло быть полезно: опять играть в снежки…
Она жила гувернанткой в богатом
доме и имела случай быть за границей, проехала всю Германию и смешала всех немцев в
одну толпу курящих коротенькие трубки и поплевывающих сквозь зубы приказчиков, мастеровых, купцов, прямых, как палка, офицеров с солдатскими и чиновников с будничными лицами, способных только на черную работу, на труженическое добывание денег, на пошлый порядок, скучную правильность жизни и педантическое отправление обязанностей: всех этих бюргеров, с угловатыми манерами, с большими грубыми руками, с мещанской свежестью в лице и с грубой речью.
— Ну, приехал бы я в новый, покойно устроенный
дом… В окрестности жили бы добрые соседи, ты, например… Да нет, ты не усидишь на
одном месте…
— Погода прекрасная, небо синее-пресинее, ни
одного облачка, — говорил он, —
одна сторона
дома в плане обращена у меня балконом на восток, к саду, к полям, другая — к деревне.
В
одно прекрасное утро Тарантьев перевез весь его
дом к своей куме, в переулок, на Выборгскую сторону, и Обломов дня три провел, как давно не проводил: без постели, без дивана, обедал у Ольгиной тетки.
— Ах ты, баба, солдатка этакая, хочешь ты умничать! Да разве у нас в Обломовке такой
дом был? На мне все держалось
одном:
одних лакеев, с мальчишками, пятнадцать человек! А вашей братьи, бабья, так и поименно-то не знаешь… А ты тут… Ах, ты!..
Она долго не спала, долго утром ходила
одна в волнении по аллее, от парка до
дома и обратно, все думала, думала, терялась в догадках, то хмурилась, то вдруг вспыхивала краской и улыбалась чему-то, и все не могла ничего решить. «Ах, Сонечка! — думала она в досаде. — Какая счастливая! Сейчас бы решила!»
Между тем в
доме суматоха продолжалась. То из
одного, то из другого окна выглянет голова; сзади старухи дверь отворялась немного и затворялась; оттуда выглядывали разные лица.
Ольга поехала с теткой с визитом до обеда, а он пошел глядеть квартиры поблизости. Заходил в два
дома; в
одном нашел квартиру в четыре комнаты за четыре тысячи ассигнациями, в другом за пять комнат просили шесть тысяч рублей.
Когда Обломов не обедал
дома, Анисья присутствовала на кухне хозяйки и, из любви к делу, бросалась из угла в угол, сажала, вынимала горшки, почти в
одно и то же мгновение отпирала шкаф, доставала что надо и захлопывала прежде, нежели Акулина успеет понять, в чем дело.
— Ты опять «другие»? Смотри! — сказал он, погрозив пальцем. — Другие в двух, много в трех комнатах живут: и столовая и гостиная — все тут; а иные и спят тут же; дети рядом;
одна девка на весь
дом служит. Сама барыня на рынок ходит! А Ольга Сергеевна пойдет на рынок?
Он никак не принял ее за Ольгу:
одна! быть не может! Не решится она, да и нет предлога уйти из
дома.
Только братца
одного не видит он совсем или видит, как мелькает большой пакет мимо окон, а самого его будто и не слыхать в
доме. Даже когда Обломов нечаянно вошел в комнату, где они обедают, сжавшись в тесную кучу, братец наскоро вытер пальцами губы и скрылся в свою светлицу.
— A propos о деревне, — прибавил он, — в будущем месяце дело ваше кончится, и в апреле вы можете ехать в свое имение. Оно невелико, но местоположение — чудо! Вы будете довольны. Какой
дом! Сад! Там есть
один павильон, на горе: вы его полюбите. Вид на реку… вы не помните, вы пяти лет были, когда папа выехал оттуда и увез вас.
Вечером в тот же день, в двухэтажном
доме, выходившем
одной стороной в улицу, где жил Обломов, а другой на набережную, в
одной из комнат верхнего этажа сидели Иван Матвеевич и Тарантьев.
— Между тем поверенный этот управлял большим имением, — продолжал он, — да помещик отослал его именно потому, что заикается. Я дам ему доверенность, передам планы: он распорядится закупкой материалов для постройки
дома, соберет оброк, продаст хлеб, привезет деньги, и тогда… Как я рад, милая Ольга, — сказал он, целуя у ней руку, — что мне не нужно покидать тебя! Я бы не вынес разлуки; без тебя в деревне,
одному… это ужас! Но только теперь нам надо быть очень осторожными.
Зато после,
дома, у окна, на балконе, она говорит ему
одному, долго говорит, долго выбирает из души впечатления, пока не выскажется вся, и говорит горячо, с увлечением, останавливается иногда, прибирает слово и на лету хватает подсказанное им выражение, и во взгляде у ней успеет мелькнуть луч благодарности за помощь. Или сядет, бледная от усталости, в большое кресло, только жадные, неустающие глаза говорят ему, что она хочет слушать его.
Акулины уже не было в
доме. Анисья — и на кухне, и на огороде, и за птицами ходит, и полы моет, и стирает; она не управится
одна, и Агафья Матвеевна, волей-неволей, сама работает на кухне: она толчет, сеет и трет мало, потому что мало выходит кофе, корицы и миндалю, а о кружевах она забыла и думать. Теперь ей чаще приходится крошить лук, тереть хрен и тому подобные пряности. В лице у ней лежит глубокое уныние.
Кухня была истинным палладиумом деятельности великой хозяйки и ее достойной помощницы, Анисьи. Все было в
доме и все под рукой, на своем месте, во всем порядок и чистота, можно бы сказать, если б не оставался
один угол в целом
доме, куда никогда не проникал ни луч света, ни струя свежего воздуха, ни глаз хозяйки, ни проворная, всесметающая рука Анисьи. Это угол или гнездо Захара.
Первенствующую роль в
доме играла супруга братца, Ирина Пантелеевна, то есть она предоставляла себе право вставать поздно, пить три раза кофе, переменять три раза платье в день и наблюдать только
одно по хозяйству, чтоб ее юбки были накрахмалены как можно крепче. Более она ни во что не входила, и Агафья Матвеевна по-прежнему была живым маятником в
доме: она смотрела за кухней и столом, поила весь
дом чаем и кофе, обшивала всех, смотрела за бельем, за детьми, за Акулиной и за дворником.