Неточные совпадения
С полчаса он
все лежал, мучась этим намерением, но потом рассудил, что успеет еще сделать это и
после чаю, а чай можно пить, по обыкновению, в постели, тем более что ничто не мешает думать и лежа.
— Нет, сегодня у вице-директора обедаю. К четвергу надо приготовить доклад — адская работа! На представления из губерний положиться нельзя. Надо проверить самому списки. Фома Фомич такой мнительный:
все хочет сам. Вот сегодня вместе
после обеда и засядем.
— Нет, нет! Это напрасно, — с важностью и покровительством подтвердил Судьбинский. — Свинкин ветреная голова. Иногда черт знает какие тебе итоги выведет, перепутает
все справки. Я измучился с ним; а только нет, он не замечен ни в чем таком… Он не сделает, нет, нет! Завалялось дело где-нибудь;
после отыщется.
Между тем он учился, как и другие, как
все, то есть до пятнадцати лет в пансионе; потом старики Обломовы,
после долгой борьбы, решились послать Илюшу в Москву, где он волей-неволей проследил курс наук до конца.
И
после такой жизни на него вдруг навалили тяжелую обузу выносить на плечах службу целого дома! Он и служи барину, и мети, и чисть, он и на побегушках! От
всего этого в душу его залегла угрюмость, а в нраве проявилась грубость и жесткость; от этого он ворчал всякий раз, когда голос барина заставлял его покидать лежанку.
А ребенок
все смотрел и
все наблюдал своим детским, ничего не пропускающим умом. Он видел, как
после полезно и хлопотливо проведенного утра наставал полдень и обед.
Он с няней
после обеда опять выходил на воздух. Но и няня, несмотря на
всю строгость наказов барыни и на свою собственную волю, не могла противиться обаянию сна. Она тоже заражалась этой господствовавшей в Обломовке повальной болезнью.
После чая
все займутся чем-нибудь: кто пойдет к речке и тихо бродит по берегу, толкая ногой камешки в воду; другой сядет к окну и ловит глазами каждое мимолетное явление: пробежит ли кошка по двору, пролетит ли галка, наблюдатель и ту и другую преследует взглядом и кончиком своего носа, поворачивая голову то направо, то налево. Так иногда собаки любят сидеть по целым дням на окне, подставляя голову под солнышко и тщательно оглядывая всякого прохожего.
Как только рождался ребенок, первою заботою родителей было как можно точнее, без малейших упущений, справить над ним
все требуемые приличием обряды, то есть задать
после крестин пир; затем начиналось заботливое ухаживанье за ним.
После ужина, почмокавшись и перекрестив друг друга,
все расходятся по своим постелям, и сон воцаряется над беспечными головами.
Когда, отдохнув
после трудного обеда,
все собрались к чаю, вдруг пришел воротившийся из города обломовский мужик, и уж он доставал, доставал из-за пазухи, наконец насилу достал скомканное письмо на имя Ильи Иваныча Обломова.
— Давно не читал книги, — скажет он или иногда изменит фразу: — Дай-ка, почитаю книгу, — скажет или просто, мимоходом, случайно увидит доставшуюся ему
после брата небольшую кучку книг и вынет, не выбирая, что попадется. Голиков ли попадется ему, Новейший ли Сонник, Хераскова Россияда, или трагедия Сумарокова, или, наконец, третьегодичные ведомости — он
все читает с равным удовольствием, приговаривая по временам...
— Платье несу к портнихе; послала щеголиха-то моя: вишь, широко! А как станем с Дуняшей тушу-то стягивать, так руками
после дня три делать ничего нельзя:
все обломаешь! Ну, мне пора. Прощайте, пока.
После мучительной думы он схватил перо, вытащил из угла книгу и в один час хотел прочесть, написать и передумать
все, чего не прочел, не написал и не передумал в десять лет.
Обломов
после ужина торопливо стал прощаться с теткой: она пригласила его на другой день обедать и Штольцу просила передать приглашение. Илья Ильич поклонился и, не поднимая глаз, прошел
всю залу. Вот сейчас за роялем ширмы и дверь. Он взглянул — за роялем сидела Ольга и смотрела на него с большим любопытством. Ему показалось, что она улыбалась.
Появление Обломова в доме не возбудило никаких вопросов, никакого особенного внимания ни в тетке, ни в бароне, ни даже в Штольце. Последний хотел познакомить своего приятеля в таком доме, где
все было немного чопорно, где не только не предложат соснуть
после обеда, но где даже неудобно класть ногу на ногу, где надо быть свежеодетым, помнить, о чем говоришь, — словом, нельзя ни задремать, ни опуститься, и где постоянно шел живой, современный разговор.
— Какой еще жизни и деятельности хочет Андрей? — говорил Обломов, тараща глаза
после обеда, чтоб не заснуть. — Разве это не жизнь? Разве любовь не служба? Попробовал бы он! Каждый день — верст по десяти пешком! Вчера ночевал в городе, в дрянном трактире, одетый, только сапоги снял, и Захара не было —
все по милости ее поручений!
— Я ничего не подозреваю; я сказала вам вчера, что я чувствую, а что будет через год — не знаю. Да разве
после одного счастья бывает другое, потом третье, такое же? — спрашивала она, глядя на него во
все глаза. — Говорите, вы опытнее меня.
Он не поверил и отправился сам. Ольга была свежа, как цветок: в глазах блеск, бодрость, на щеках рдеют два розовые пятна; голос так звучен! Но она вдруг смутилась, чуть не вскрикнула, когда Обломов подошел к ней, и
вся вспыхнула, когда он спросил: «Как она себя чувствует
после вчерашнего?»
Потом, на третий день,
после того когда они поздно воротились домой, тетка как-то чересчур умно поглядела на них, особенно на него, потом потупила свои большие, немного припухшие веки, а глаза
всё будто смотрят и сквозь веки, и с минуту задумчиво нюхала спирт.
Она с нахмуренными бровями глядела на
всех гостей. Обломов раза два даже соскучился и
после обеда однажды взялся было за шляпу.
— Ах, нет! Ты
все свое! Как не надоест! Что такое я хотела сказать?.. Ну,
все равно,
после вспомню. Ах, как здесь хорошо: листья
все упали, feuilles d’automne [осенние листья (фр.).] — помнишь Гюго? Там вон солнце, Нева… Пойдем к Неве, покатаемся в лодке…
Он
после обеда охотно оставался и курил трубку в ее комнате, смотрел, как она укладывала в буфет серебро, посуду, как вынимала чашки, наливала кофе, как, особенно тщательно вымыв и обтерев одну чашку, наливала прежде
всех, подавала ему и смотрела, доволен ли он.
После обеда, когда
все убрали со стола, Обломов велел оставить в беседке шампанское и сельтерскую воду и остался вдвоем с Штольцем.
— Нет, нет, Боже сохрани!
Все испортишь, кум: скажет, что принудили, пожалуй, упомянет про побои, уголовное дело. Нет, это не годится! А вот что можно; предварительно закусить с ним и выпить; он смородиновку-то любит. Как в голове зашумит, ты и мигни мне: я и войду с письмецом-то. Он и не посмотрит сумму, подпишет, как тогда контракт, а
после поди, как у маклера будет засвидетельствовано, допрашивайся! Совестно будет этакому барину сознаваться, что подписал в нетрезвом виде; законное дело!
Зато
после, дома, у окна, на балконе, она говорит ему одному, долго говорит, долго выбирает из души впечатления, пока не выскажется
вся, и говорит горячо, с увлечением, останавливается иногда, прибирает слово и на лету хватает подсказанное им выражение, и во взгляде у ней успеет мелькнуть луч благодарности за помощь. Или сядет, бледная от усталости, в большое кресло, только жадные, неустающие глаза говорят ему, что она хочет слушать его.
Боже мой! Как
все мрачно, скучно смотрело в квартире Обломова года полтора спустя
после именин, когда нечаянно приехал к нему обедать Штольц. И сам Илья Ильич обрюзг, скука въелась в его глаза и выглядывала оттуда, как немочь какая-нибудь.
— Теперь ты уж не увидишь на мне рубашки наизнанку, — говорил дальше Обломов, с аппетитом обсасывая косточку, — она
все осмотрит,
все увидит, ни одного нештопаного чулка нет — и
все сама. А кофе как варит! Вот я угощу тебя
после обеда.
Он не чертил ей таблиц и чисел, но говорил обо
всем, многое читал, не обегая педантически и какой-нибудь экономической теории, социальных или философских вопросов, он говорил с увлечением, с страстью: он как будто рисовал ей бесконечную, живую картину знания.
После из памяти ее исчезали подробности, но никогда не сглаживался в восприимчивом уме рисунок, не пропадали краски и не потухал огонь, которым он освещал творимый ей космос.
Его тревожило более
всего здоровье Ольги: она долго оправлялась
после родов, и хотя оправилась, но он не переставал этим тревожиться. Страшнее горя он не знал.