Неточные совпадения
—
Пусть дают знать! — сказал решительно Обломов. — Мы и сами переедем, как потеплее
будет, недели через три.
— Нездешний, так и не замайте! — говорили старики, сидя на завалинке и положив локти на коленки. —
Пусть его себе! И ходить не по что
было вам!
—
Пусть же
будет опять хорошо! — умолял Обломов.
— Ну, все равно,
пусть вымоют: может
быть, наденете когда-нибудь… к свадьбе! — досказала она, усмехаясь и захлопывая дверь.
«Нет,
пусть замолкнут толки,
пусть посторонние лица, посещающие дом Ольги, забудут немного его и увидят уж опять каждый день там тогда, когда они объявлены
будут женихом и невестой».
— То уж, конечно, свято.
Выпьем, кум! Вот пошлет Затертого в Обломовку, тот повысосет немного:
пусть достается потом наследникам…
— Прости меня, мой друг! — заговорила она нежно, будто слезами. — Я не помню, что говорю: я безумная! Забудь все;
будем по-прежнему;
пусть все останется, как
было…
— То
есть погасил бы огонь и остался в темноте! Хороша жизнь! Эх, Илья! ты хоть пофилософствовал бы немного, право! Жизнь мелькнет, как мгновение, а он лег бы да заснул!
Пусть она
будет постоянным горением! Ах, если б прожить лет двести, триста! — заключил он, — сколько бы можно
было переделать дела!
— Подпишет, кум, подпишет, свой смертный приговор подпишет и не спросит что, только усмехнется, «Агафья Пшеницына» подмахнет в сторону, криво и не узнает никогда, что подписала. Видишь ли: мы с тобой
будем в стороне: сестра
будет иметь претензию на коллежского секретаря Обломова, а я на коллежской секретарше Пшеницыной.
Пусть немец горячится — законное дело! — говорил он, подняв трепещущие руки вверх. —
Выпьем, кум!
—
Пусть достается!
Выпьем, кум.
«Боже, в каком я омуте! — терзалась Ольга про себя. — Открыть!.. Ах, нет!
пусть он долго, никогда не узнает об этом! А не открыть — все равно, что воровать. Это похоже на обман, на заискиванье. Боже, помоги мне!..» Но помощи не
было.
— Ну,
пусть бы я остался: что из этого? — продолжал он. — Вы, конечно, предложите мне дружбу; но ведь она и без того моя. Я уеду, и через год, через два она все
будет моя. Дружба — вещь хорошая, Ольга Сергевна, когда она — любовь между молодыми мужчиной и женщиной или воспоминание о любви между стариками. Но Боже сохрани, если она с одной стороны дружба, с другой — любовь. Я знаю, что вам со мной не скучно, но мне-то с вами каково?
— Не успеем, Илья Ильич, — робко заметила она, —
пусть покушает, что
есть…
—
Буду кричать, — вопил Тарантьев, —
пусть срамится этот олух!
Пусть обдует тебя этот мошенник-немец, благо он теперь стакнулся с твоей любовницей…
Не обольстит его никакая нарядная ложь, и ничто не совлечет на фальшивый путь;
пусть волнуется около него целый океан дряни, зла,
пусть весь мир отравится ядом и пойдет навыворот — никогда Обломов не поклонится идолу лжи, в душе его всегда
будет чисто, светло, честно…
—
Пусть так; но ты расстроишься, и, может
быть, надолго, — сказал он, не совсем довольный, что Ольга вынудила у него согласие.
— А насчет этих клубов, Дюссотов, [Дюссо (Dussot) — владелец известного в Петербурге ресторана.] пуантов этих ваших или, пожалуй, вот еще прогрессу — ну, это
пусть будет без нас, — продолжал он, не заметив опять вопроса. — Да и охота шулером-то быть?
Неточные совпадения
Скотинин. Это подлинно диковинка! Ну
пусть, братец, Митрофан любит свиней для того, что он мой племянник. Тут
есть какое-нибудь сходство; да отчего же я к свиньям-то так сильно пристрастился?
— Я не понимаю, как они могут так грубо ошибаться. Христос уже имеет свое определенное воплощение в искусстве великих стариков. Стало
быть, если они хотят изображать не Бога, а революционера или мудреца, то
пусть из истории берут Сократа, Франклина, Шарлоту Корде, но только не Христа. Они берут то самое лицо, которое нельзя брать для искусства, а потом…
Ну,
пусть я придумаю себе то, чего я хочу, чтобы
быть счастливой.
— Едва ли, — испуганно оглянувшись, сказал предводитель. — Я устал, уж стар.
Есть достойнее и моложе меня,
пусть послужат.
— Да вот, ваше превосходительство, как!.. — Тут Чичиков осмотрелся и, увидя, что камердинер с лоханкою вышел, начал так: —
Есть у меня дядя, дряхлый старик. У него триста душ и, кроме меня, наследников никого. Сам управлять именьем, по дряхлости, не может, а мне не передает тоже. И какой странный приводит резон: «Я, говорит, племянника не знаю; может
быть, он мот.
Пусть он докажет мне, что он надежный человек,
пусть приобретет прежде сам собой триста душ, тогда я ему отдам и свои триста душ».