Неточные совпадения
Тогда еще он был молод, и если нельзя
сказать, чтоб он был жив, то, по крайней мере, живее, чем теперь; еще он был полон разных стремлений, все чего-то надеялся, ждал многого и от судьбы, и от самого себя; все готовился к поприщу, к роли — прежде всего, разумеется,
в службе, что и было
целью его приезда
в Петербург. Потом он думал и о роли
в обществе; наконец,
в отдаленной перспективе, на повороте с юности к зрелым летам, воображению его мелькало и улыбалось семейное счастие.
— Да вот я кончу только… план… —
сказал он. — Да Бог с ними! — с досадой прибавил потом. — Я их не трогаю, ничего не ищу; я только не вижу нормальной жизни
в этом. Нет, это не жизнь, а искажение нормы, идеала жизни, который указала природа
целью человеку…
Придет Анисья, будет руку ловить
целовать: ей дам десять рублей; потом… потом, от радости, закричу на весь мир, так закричу, что мир
скажет: „Обломов счастлив, Обломов женится!“ Теперь побегу к Ольге: там ждет меня продолжительный шепот, таинственный уговор слить две жизни
в одну!..»
Другой бы, по шляпке, по платью, заметил, но он, просидев с Ольгой
целое утро, никогда не мог потом
сказать,
в каком она была платье и шляпке.
— Илья! — серьезно заговорила она. — Помнишь,
в парке, когда ты
сказал, что
в тебе загорелась жизнь, уверял, что я —
цель твоей жизни, твой идеал, взял меня за руку и
сказал, что она твоя, — помнишь, как я дала тебе согласие?
Когда карета заворотила
в другую улицу, пришла Анисья и
сказала, что она избегала весь рынок и спаржи не оказалось. Захар вернулся часа через три и проспал
целые сутки.
— Между тем поверенный этот управлял большим имением, — продолжал он, — да помещик отослал его именно потому, что заикается. Я дам ему доверенность, передам планы: он распорядится закупкой материалов для постройки дома, соберет оброк, продаст хлеб, привезет деньги, и тогда… Как я рад, милая Ольга, —
сказал он,
целуя у ней руку, — что мне не нужно покидать тебя! Я бы не вынес разлуки; без тебя
в деревне, одному… это ужас! Но только теперь нам надо быть очень осторожными.
Бог знает, где он бродил, что делал
целый день, но домой вернулся поздно ночью. Хозяйка первая услыхала стук
в ворота и лай собаки и растолкала от сна Анисью и Захара,
сказав, что барин воротился.
— Вот, Бог даст, доживем до Пасхи, так поцелуемся, —
сказала она, не удивляясь, не смущаясь, не робея, а стоя прямо и неподвижно, как лошадь, на которую надевают хомут. Он слегка
поцеловал ее
в шею.
— Ну, хорошо; я солгу ей,
скажу, что ты живешь ее памятью, — заключил Штольц, — и ищешь строгой и серьезной
цели. Ты заметь, что сама жизнь и труд есть
цель жизни, а не женщина:
в этом вы ошибались оба. Как она будет довольна!
— Теперь брат ее съехал, жениться вздумал, так хозяйство, знаешь, уж не такое большое, как прежде. А бывало, так у ней все и кипит
в руках! С утра до вечера так и летает: и на рынок, и
в Гостиный двор… Знаешь, я тебе
скажу, — плохо владея языком, заключил Обломов, — дай мне тысячи две-три, так я бы тебя не стал потчевать языком да бараниной;
целого бы осетра подал, форелей, филе первого сорта. А Агафья Матвевна без повара чудес бы наделала — да!
Кухня была истинным палладиумом деятельности великой хозяйки и ее достойной помощницы, Анисьи. Все было
в доме и все под рукой, на своем месте, во всем порядок и чистота, можно бы
сказать, если б не оставался один угол
в целом доме, куда никогда не проникал ни луч света, ни струя свежего воздуха, ни глаз хозяйки, ни проворная, всесметающая рука Анисьи. Это угол или гнездо Захара.
Неточные совпадения
Скотинин. Ох, братец, друг ты мой сердешный! Со мною чудеса творятся. Сестрица моя вывезла меня скоро-наскоро из моей деревни
в свою, а коли так же проворно вывезет меня из своей деревни
в мою, то могу пред
целым светом по чистой совести
сказать: ездил я ни по что, привез ничего.
К довершению бедствия глуповцы взялись за ум. По вкоренившемуся исстари крамольническому обычаю, собрались они около колокольни, стали судить да рядить и кончили тем, что выбрали из среды своей ходока — самого древнего
в целом городе человека, Евсеича. Долго кланялись и мир и Евсеич друг другу
в ноги: первый просил послужить, второй просил освободить. Наконец мир
сказал:
— Так и есть! Левин, наконец! — проговорил он с дружескою, насмешливою улыбкой, оглядывая подходившего к нему Левина. — Как это ты не побрезгал найти меня
в этом вертепе? —
сказал Степан Аркадьич, не довольствуясь пожатием руки и
целуя своего приятеля. — Давно ли?
— Экой молодец стал! И то не Сережа, а
целый Сергей Алексеич! — улыбаясь
сказал Степан Аркадьич, глядя на бойко и развязно вошедшего красивого, широкого мальчика
в синей курточке и длинных панталонах. Мальчик имел вид здоровый и веселый. Он поклонился дяде, как чужому, но, узнав его, покраснел и, точно обиженный и рассерженный чем-то, поспешно отвернулся от него. Мальчик подошел к отцу и подал ему записку о баллах, полученных
в школе.
«То и прелестно, — думал он, возвращаясь от Щербацких и вынося от них, как и всегда, приятное чувство чистоты и свежести, происходившее отчасти и оттого, что он не курил
целый вечер, и вместе новое чувство умиления пред ее к себе любовью, — то и прелестно, что ничего не сказано ни мной, ни ею, но мы так понимали друг друга
в этом невидимом разговоре взглядов и интонаций, что нынче яснее, чем когда-нибудь, она
сказала мне, что любит.