Неточные совпадения
— Что это? — почти
с ужасом сказал Илья Ильич. — Одиннадцать
часов скоро, а я еще не встал, не умылся до сих пор? Захар, Захар!
— Ты еще на службу? Что так поздно? — спросил Обломов. — Бывало, ты
с десяти
часов…
— К святой, — сказал он. — Но сколько дела — ужас!
С восьми до двенадцати
часов дома,
с двенадцати до пяти в канцелярии, да вечером занимаюсь. От людей отвык совсем!
— Молодец! — сказал Обломов. — Вот только работать
с восьми
часов до двенадцати,
с двенадцати до пяти, да дома еще — ой, ой!
— Вот еще что выдумал,
с холода! — заголосил Тарантьев. — Ну, ну, бери руку, коли дают! Скоро двенадцать
часов, а он валяется!
Ленивый от природы, он был ленив еще и по своему лакейскому воспитанию. Он важничал в дворне, не давал себе труда ни поставить самовар, ни подмести полов. Он или дремал в прихожей, или уходил болтать в людскую, в кухню; не то так по целым
часам, скрестив руки на груди, стоял у ворот и
с сонною задумчивостью посматривал на все стороны.
Через четверть
часа Захар отворил дверь подносом, который держал в обеих руках, и, войдя в комнату, хотел ногой притворить дверь, но промахнулся и ударил по пустому месту: рюмка упала, а вместе
с ней еще пробка
с графина и булка.
— И не отвяжешься от этого другого-то что! — сказал он
с нетерпением. — Э! да черт
с ним совсем,
с письмом-то! Ломать голову из таких пустяков! Я отвык деловые письма писать. А вот уж третий
час в исходе.
И жена его сильно занята: она
часа три толкует
с Аверкой, портным, как из мужниной фуфайки перешить Илюше курточку, сама рисует мелом и наблюдает, чтоб Аверка не украл сукна; потом перейдет в девичью, задаст каждой девке, сколько сплести в день кружев; потом позовет
с собой Настасью Ивановну, или Степаниду Агаповну, или другую из своей свиты погулять по саду
с практической целью: посмотреть, как наливается яблоко, не упало ли вчерашнее, которое уж созрело; там привить, там подрезать и т. п.
Или Илья Иванович пойдет к окну, взглянет туда и скажет
с некоторым удивлением: «Еще пять
часов только, а уж как темно на дворе!»
— Э! Да уж девять
часов! —
с радостным изумлением произнес Илья Иванович. — Смотри-ка, пожалуй, и не видать, как время прошло. Эй, Васька! Ванька, Мотька!
Бывало и то, что отец сидит в послеобеденный
час под деревом в саду и курит трубку, а мать вяжет какую-нибудь фуфайку или вышивает по канве; вдруг
с улицы раздается шум, крики, и целая толпа людей врывается в дом.
Он боялся всякой мечты или, если входил в ее область, то входил, как входят в грот
с надписью: ma solitude, mon hermitage, mon repos, [мое уединение, моя обитель, мой отдых (фр.).] зная
час и минуту, когда выйдешь оттуда.
Встает он в семь
часов, читает, носит куда-то книги. На лице ни сна, ни усталости, ни скуки. На нем появились даже краски, в глазах блеск, что-то вроде отваги или, по крайней мере, самоуверенности. Халата не видать на нем: Тарантьев увез его
с собой к куме
с прочими вещами.
— Он любит Анну Васильевну тоже, и Зинаиду Михайловну, да все не так, — продолжала она, — он
с ними не станет сидеть два
часа, не смешит их и не рассказывает ничего от души; он говорит о делах, о театре, о новостях, а со мной он говорит, как
с сестрой… нет, как
с дочерью, — поспешно прибавила она, — иногда даже бранит, если я не пойму чего-нибудь вдруг или не послушаюсь, не соглашусь
с ним.
Илья Ильич высидел
с теткой
часа два чинно, не положив ни разу ноги на ногу, разговаривая прилично обо всем; даже два раза ловко подвинул ей скамеечку под ноги.
— В чем? А вот в чем! — говорила она, указывая на него, на себя, на окружавшее их уединение. — Разве это не счастье, разве я жила когда-нибудь так? Прежде я не просидела бы здесь и четверти
часа одна, без книги, без музыки, между этими деревьями. Говорить
с мужчиной, кроме Андрея Иваныча, мне было скучно, не о чем: я все думала, как бы остаться одной… А теперь… и молчать вдвоем весело!
Ей становится тяжело, что-то давит грудь, беспокоит. Она снимет мантилью, косынку
с плеч, но и это не помогает — все давит, все теснит. Она бы легла под дерево и пролежала так целые
часы.
— Да-с, — отвечала она. — Вам, может быть, нужно
с братцем поговорить? — нерешительно спросила она. — Они в должности, раньше пяти
часов не приходят.
Тетка тоже глядит на него своими томными большими глазами и задумчиво нюхает свой спирт, как будто у нее от него болит голова. А ездить ему какая даль! Едешь, едешь
с Выборгской стороны да вечером назад — три
часа!
До сих пор он
с «братцем» хозяйки еще не успел познакомиться. Он видел только, и то редко,
с постели, как, рано утром, мелькал сквозь решетку забора человек,
с большим бумажным пакетом под мышкой, и пропадал в переулке, и потом, в пять
часов, мелькал опять,
с тем же пакетом, мимо окон, возвращаясь, тот же человек и пропадал за крыльцом. Его в доме не было слышно.
Однажды, воротясь поздно из театра, он
с извозчиком стучал почти
час в ворота; собака, от скаканья на цепи и лая, потеряла голос. Он иззяб и рассердился, объявив, что съедет на другой же день. Но и другой, и третий день, и неделя прошла — он еще не съезжал.
«Не хочу ждать среды (писала Ольга): мне так скучно не видеться подолгу
с вами, что я завтра непременно жду вас в три
часа в Летнем саду».
Он сел и задумался. Много передумал он в эти полтора
часа, много изменилось в его мыслях, много он принял новых решений. Наконец он остановился на том, что сам поедет
с поверенным в деревню, но прежде выпросит согласие тетки на свадьбу, обручится
с Ольгой, Ивану Герасимовичу поручит отыскать квартиру и даже займет денег… немного, чтоб свадьбу сыграть.
После болезни Илья Ильич долго был мрачен, по целым
часам повергался в болезненную задумчивость и иногда не отвечал на вопросы Захара, не замечал, как он ронял чашки на пол и не сметал со стола пыль, или хозяйка, являясь по праздникам
с пирогом, заставала его в слезах.
Обломов обедал
с семьей в три
часа, только братец обедали особо, после, больше в кухне, потому что очень поздно приходили из должности.
Хорошо. А почему прежде, бывало,
с восьми
часов вечера у ней слипаются глаза, а в девять, уложив детей и осмотрев, потушены ли огни на кухне, закрыты ли трубы, прибрано ли все, она ложится — и уже никакая пушка не разбудит ее до шести
часов?
Но ему не было скучно, если утро проходило и он не видал ее; после обеда, вместо того чтоб остаться
с ней, он часто уходил соснуть
часа на два; но он знал, что лишь только он проснется, чай ему готов, и даже в ту самую минуту, как проснется.
— Ну, вот он к сестре-то больно часто повадился ходить. Намедни
часу до первого засиделся, столкнулся со мной в прихожей и будто не видал. Так вот, поглядим еще, что будет, да и того… Ты стороной и поговори
с ним, что бесчестье в доме заводить нехорошо, что она вдова: скажи, что уж об этом узнали; что теперь ей не выйти замуж; что жених присватывался, богатый купец, а теперь прослышал, дескать, что он по вечерам сидит у нее, не хочет.
Не видала она себя в этом сне завернутою в газы и блонды на два
часа и потом в будничные тряпки на всю жизнь. Не снился ей ни праздничный пир, ни огни, ни веселые клики; ей снилось счастье, но такое простое, такое неукрашенное, что она еще раз, без трепета гордости, и только
с глубоким умилением прошептала: «Я его невеста!»
Мимо решетчатого забора в урочные
часы раннего утра и обеденной поры мелькает опять фигура «братца»
с большим пакетом под мышкой, в резиновых галошах зимой и летом.