Неточные совпадения
Наружно он не выказывал не только подобострастия к барину, но даже был грубоват, фамильярен в обхождении
с ним, сердился на него, не
шутя, за всякую мелочь, и даже, как сказано, злословил его у ворот; но все-таки этим только на время заслонялось, а отнюдь не умалялось кровное, родственное чувство преданности его не к Илье Ильичу собственно, а ко всему, что носит имя Обломова, что близко, мило, дорого ему.
Взрослый Илья Ильич хотя после и узнает, что нет медовых и молочных рек, нет добрых волшебниц, хотя и
шутит он
с улыбкой над сказаниями няни, но улыбка эта не искренняя, она сопровождается тайным вздохом: сказка у него смешалась
с жизнью, и он бессознательно грустит подчас, зачем сказка не жизнь, а жизнь не сказка.
«Вот ничего и нет! Вот он взял назад неосторожное слово, и сердиться не нужно!.. Вот и хорошо… теперь покойно… Можно по-прежнему говорить,
шутить…» — думала она и сильно рванула мимоходом ветку
с дерева, оторвала губами один листок и потом тотчас же бросила и ветку и листок на дорожку.
— Вы все
шутите, а мне-то каково! — вздохнув, заметил он, спускаясь
с нею
с горы.
— Нет, проще и смелее. Чего вы боитесь? Ужели вы не
шутя думаете, что можно разлюбить? —
с гордою уверенностью спросила она.
— Я не
шучу, право так! — сказала она покойно. — Я нарочно забыла дома браслет, a ma tante просила меня сходить в магазин. Ты ни за что не выдумаешь этого! — прибавила она
с гордостью, как будто дело сделала.
Он решительно перестал владеть собой, пел, ласково заговаривал
с Анисьей,
шутил, что у нее нет детей, и обещал крестить, лишь только родится ребенок.
С Машей поднял такую возню, что хозяйка выглянула и прогнала Машу домой, чтоб не мешала жильцу «заниматься».
Он уже не ходил на четверть от полу по комнате, не
шутил с Анисьей, не волновался надеждами на счастье: их надо было отодвинуть на три месяца; да нет! В три месяца он только разберет дела, узнает свое имение, а свадьба…
Хорошо. Отчего же, когда Обломов, выздоравливая, всю зиму был мрачен, едва говорил
с ней, не заглядывал к ней в комнату, не интересовался, что она делает, не
шутил, не смеялся
с ней — она похудела, на нее вдруг пал такой холод, такая нехоть ко всему: мелет она кофе — и не помнит, что делает, или накладет такую пропасть цикория, что пить нельзя — и не чувствует, точно языка нет. Не доварит Акулина рыбу, разворчатся братец, уйдут из-за стола: она, точно каменная, будто и не слышит.
Но только Обломов ожил, только появилась у него добрая улыбка, только он начал смотреть на нее по-прежнему ласково, заглядывать к ней в дверь и
шутить — она опять пополнела, опять хозяйство ее пошло живо, бодро, весело,
с маленьким оригинальным оттенком: бывало, она движется целый день, как хорошо устроенная машина, стройно, правильно, ходит плавно, говорит ни тихо, ни громко, намелет кофе, наколет сахару, просеет что-нибудь, сядет за шитье, игла у ней ходит мерно, как часовая стрелка; потом она встанет, не суетясь; там остановится на полдороге в кухню, отворит шкаф, вынет что-нибудь, отнесет — все, как машина.
С него немного спала спесивая уверенность в своих силах; он уже не
шутил легкомысленно, слушая рассказы, как иные теряют рассудок, чахнут от разных причин, между прочим… от любви.
— Не
шути, Андрей, скажи правду! —
с волнением говорил Обломов.
Она сердилась, а он смеялся, она еще пуще сердилась и тогда только мирилась, когда он перестанет
шутить и разделит
с ней свою мысль, знание или чтение. Кончалось тем, что все, что нужно и хотелось знать, читать ему, то надобилось и ей.
— И дети здоровы… Но скажи, Илья: ты
шутишь, что останешься здесь? А я приехал за тобой,
с тем чтоб увезти туда, к нам, в деревню…
«Вырастет, забудет, — подумал он, — а пока… не стоит отнимать у тебя такую игрушку. Много ведь придется в будущем увидеть тебе не алых, а грязных и хищных парусов; издали нарядных и белых, вблизи — рваных и наглых. Проезжий человек
пошутил с моей девочкой. Что ж?! Добрая шутка! Ничего — шутка! Смотри, как сморило тебя, — полдня в лесу, в чаще. А насчет алых парусов думай, как я: будут тебе алые паруса».
Неточные совпадения
Хлестаков. Я не
шутя вам говорю… Я могу от любви свихнуть
с ума.
Осип. Говорит: «Этак всякий приедет, обживется, задолжается, после и выгнать нельзя. Я, говорит,
шутить не буду, я прямо
с жалобою, чтоб на съезжую да в тюрьму».
О! я
шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни на кого… я говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но
с почтением поддерживается чиновниками.)
Да тут беда подсунулась: // Абрам Гордеич Ситников, // Господский управляющий, // Стал крепко докучать: // «Ты писаная кралечка, // Ты наливная ягодка…» // — Отстань, бесстыдник! ягодка, // Да бору не того! — // Укланяла золовушку, // Сама нейду на барщину, // Так в избу прикатит! // В сарае, в риге спрячуся — // Свекровь оттуда вытащит: // «Эй, не
шути с огнем!» // — Гони его, родимая, // По шее! — «А не хочешь ты // Солдаткой быть?» Я к дедушке: // «Что делать? Научи!»
— А в чем же?
шутишь, друг! // Дрянь, что ли, сбыть желательно? // А мы куда
с ней денемся? // Шалишь! Перед крестьянином // Все генералы равные, // Как шишки на ели: // Чтобы продать плюгавого,