Неточные совпадения
Жизнь и любовь как будто пропели ей гимн, и она сладко задумалась, слушая его, и только слезы умиления и
веры застывали на ее умирающем лице, без укоризны за зло, за
боль, за страдания.
— Знаю, и это мучает меня… Бабушка! — почти с отчаянием молила
Вера, — вы убьете меня, если у вас сердце будет
болеть обо мне…
— Да у меня зубы немного
болят, — нехотя отвечала
Вера. — Это скоро пройдет…
Райский знал и это и не лукавил даже перед собой, а хотел только утомить чем-нибудь невыносимую
боль, то есть не вдруг удаляться от этих мест и не класть сразу непреодолимой дали между ею и собою, чтобы не вдруг оборвался этот нерв, которым он так связан был и с живой, полной прелести, стройной и нежной фигурой
Веры, и с воплотившимся в ней его идеалом, живущим в ее образе вопреки таинственности ее поступков, вопреки его подозрениям в ее страсти к кому-то, вопреки, наконец, его грубым предположениям в ее женской распущенности, в ее отношениях… к Тушину, в котором он более всех подозревал ее героя.
Пробегая мысленно всю нить своей жизни, он припоминал, какие нечеловеческие
боли терзали его, когда он падал, как медленно вставал опять, как тихо чистый дух будил его, звал вновь на нескончаемый труд, помогая встать, ободряя, утешая, возвращая ему
веру в красоту правды и добра и силу — подняться, идти дальше, выше…
— Я жду,
Вера, — шептал и он, с легкой дрожью нетерпения и, может быть, тяжелого предчувствия. — Вчера я ждал только для себя, чтоб унять
боль; теперь я жду для тебя, чтоб помочь тебе — или снести твою ношу, или распутать какой-то трудный узел, может быть, спасти тебя…
— Поздравляю с новорожденной! — заговорила
Вера развязно, голосом маленькой девочки, которую научила нянька — что сказать мамаше утром в день ее ангела, поцеловала руку у бабушки — и сама удивилась про себя, как память подсказала ей, что надо сказать, как язык выговорил эти слова! — Пустое! ноги промочила вчера, голова
болит! — с улыбкой старалась договорить она.
У Райского
болела душа пуще всех прежних его мук. Сердце замирало от ужаса и за бабушку, и за бедную, трепетную, одинокую и недоступную для утешения
Веру.
Он видел, что участие его было более полезно и приятно ему самому, но мало облегчало положение
Веры, как участие близких лиц к трудному больному не утоляет его
боли.
К завтраку пришла и
Вера, бледная, будто с невыспавшимися глазами. Она сказала, что ей легче, но что у ней все еще немного
болит голова.
От Крицкой узнали о продолжительной прогулке Райского с
Верой накануне семейного праздника. После этого
Вера объявлена была больною,
заболела и сама Татьяна Марковна, дом был назаперти, никого не принимали. Райский ходил как угорелый, бегая от всех; доктора неопределенно говорили о болезни…
Неточные совпадения
Когда, приехав с дачи,
Вера Петровна и Варавка выслушали подробный рассказ Клима, они тотчас же начали вполголоса спорить. Варавка стоял у окна боком к матери, держал бороду в кулаке и морщился, точно у него
болели зубы, мать, сидя пред трюмо, расчесывала свои пышные волосы, встряхивая головою.
Мы никак не могли узнать в точности, каким образом могли завязаться подобные отношения; завязались они, конечно, по поводу всё той же истории с князем, когда
Вера Лебедева была поражена горестью до того, что даже
заболела; но при каких подробностях произошло знакомство и дружество, нам неизвестно.
Анна Петровна. Жила я с тобою пять лет, томилась и
болела от мысли, что изменила своей
вере, но любила тебя и не оставляла ни на одну минуту… Ты был моим кумиром… И что же? Все это время ты обманывал меня самым наглым образом…
Мужик, брюхом навалившись на голову своей единственной кобылы, составляющей не только его богатство, но почти часть его семейства, и с
верой и ужасом глядящий на значительно-нахмуренное лицо Поликея и его тонкие засученные руки, которыми он нарочно жмет именно то место, которое
болит, и смело режет в живое тело, с затаенною мыслию: «куда кривая не вынесет», и показывая вид, что он знает, где кровь, где материя, где сухая, где мокрая жила, а в зубах держит целительную тряпку или склянку с купоросом, — мужик этот не может представить себе, чтоб у Поликея поднялась рука резать не зная.
— У нее есть своя
вера… Эта
вера — свобода. Она не позволяет делать что-нибудь, нарушающее эту
веру. Ты говоришь, что глядишь в будущее. Это хорошо. Но ты говоришь себе: будущее… оно будет, и делаешь вывод: настоящего уже нет. А оно есть, и оно еще живо, и оно страдает и
болит… И оно имеет свои права, и эти права определяются не его, а нашей
верой — в свободу!..