Неточные совпадения
Доехали они до деревянных
рядов. Купец встретил ее с поклонами и с улыбкой, держа шляпу на отлете и голову наклонив немного
в сторону.
Там, у царицы пира, свежий, блистающий молодостью лоб и глаза, каскадом падающая на затылок и шею темная коса, высокая грудь и роскошные плечи. Здесь — эти впадшие, едва мерцающие, как искры, глаза, сухие, бесцветные волосы, осунувшиеся кости рук… Обе картины подавляли его ужасающими крайностями, между которыми лежала такая бездна, а между тем они стояли так близко друг к другу.
В галерее их не поставили бы
рядом:
в жизни они сходились — и он смотрел одичалыми глазами на обе.
Но фантазия требовала роскоши, тревог. Покой усыплял ее — и жизнь его как будто останавливалась. А она ничего этого не знала, не подозревала, какой змей гнездился
в нем
рядом с любовью.
Он задумчиво стоял
в церкви, смотрел на вибрацию воздуха от теплящихся свеч и на небольшую кучку провожатых: впереди всех стоял какой-то толстый, высокий господин, родственник, и равнодушно нюхал табак.
Рядом с ним виднелось расплывшееся и раскрасневшееся от слез лицо тетки, там кучка детей и несколько убогих старух.
Полноводье еще не сбыло, и река завладела плоским прибрежьем, а у крутых берегов шумливо и кругами омывали подножия гор.
В разных местах, незаметно, будто не двигаясь, плыли суда. Высоко на небе
рядами висели облака.
— Да, прекрасно, — говорил он, вдумываясь
в назначение профессора, — действовать на
ряды поколений живым словом, передавать все, что сам знаешь и любишь!
Он с гордостью показывал ему
ряды полок до потолка, кругом всего кабинета, и книги
в блестящем порядке.
Марина была не то что хороша собой, а было
в ней что-то втягивающее, раздражающее, нельзя назвать, что именно, что привлекало к ней многочисленных поклонников: не то скользящий быстро по предметам, ни на чем не останавливающийся взгляд этих изжелта-серых лукавых и бесстыжих глаз, не то какая-то нервная дрожь плеч и бедр и подвижность, игра во всей фигуре,
в щеках и
в губах,
в руках; легкий, будто летучий, шаг, широкая ли, внезапно все лицо и
ряд белых зубов освещавшая улыбка, как будто к нему вдруг поднесут
в темноте фонарь, так же внезапно пропадающая и уступающая место слезам, даже когда нужно, воплям — бог знает что!
Он пожимал плечами, как будто озноб пробегал у него по спине, морщился и, заложив руки
в карманы, ходил по огороду, по саду, не замечая красок утра, горячего воздуха, так нежно ласкавшего его нервы, не смотрел на Волгу, и только тупая скука грызла его. Он с ужасом видел впереди
ряд длинных, бесцельных дней.
В комнату вошел, или, вернее, вскочил — среднего роста, свежий, цветущий, красиво и крепко сложенный молодой человек, лет двадцати трех, с темно-русыми, почти каштановыми волосами, с румяными щеками и с серо-голубыми вострыми глазами, с улыбкой, показывавшей
ряд белых крепких зубов.
В руках у него был пучок васильков и еще что-то бережно завернутое
в носовой платок. Он все это вместе со шляпой положил на стул.
Наконец упрямо привязался к воспоминанию о Беловодовой, вынул ее акварельный портрет, стараясь привести на память последний разговор с нею, и кончил тем, что написал к Аянову целый
ряд писем — литературных произведений
в своем роде, требуя от него подробнейших сведений обо всем, что касалось Софьи: где, что она, на даче или
в деревне?
Но наедине и порознь, смотришь, то та, то другая стоят, дружески обнявшись с ним, где-нибудь
в уголке, и вечерком, особенно по зимам, кому была охота, мог видеть, как бегали женские тени через двор и как затворялась и отворялась дверь его маленького чуланчика,
рядом с комнатами кучеров.
Обращаясь от двора к дому, Райский
в сотый раз усмотрел там,
в маленькой горенке,
рядом с бабушкиным кабинетом, неизменную картину: молчаливая, вечно шепчущая про себя Василиса, со впалыми глазами, сидела у окна, век свой на одном месте, на одном стуле, с высокой спинкой и кожаным, глубоко продавленным сиденьем, глядя на дрова да на копавшихся
в куче сора кур.
Это особенно усилилось дня за два перед тем, когда он пришел к ней
в старый дом с Гете, Байроном, Гейне да с каким-то английским романом под мышкой и расположился у ее окна
рядом с ней.
Не знала она и того, что
рядом с этой страстью, на которую он сам напросился, которую она, по его настоянию, позволила питать, частию затем, что надеялась этой уступкой угомонить ее, частию повинуясь совету Марка, чтобы отводить его глаза от обрыва и вместе «проучить» слегка, дружески, добродушно посмеявшись над ним, — не знала она, что у него
в душе все еще гнездилась надежда на взаимность, на ответ, если не страсти его, то на чувство женской дружбы, хоть чего-нибудь.
Вглядываясь
в ткань своей собственной и всякой другой жизни, глядя теперь
в только что початую жизнь Веры, он яснее видел эту игру искусственных случайностей, какие-то блуждающие огни злых обманов, ослеплений, заранее расставленных пропастей, с промахами, ошибками, и
рядом — тоже будто случайные исходы из запутанных узлов…
Он, во имя истины, развенчал человека
в один животный организм, отнявши у него другую, не животную сторону.
В чувствах видел только
ряд кратковременных встреч и грубых наслаждений, обнажая их даже от всяких иллюзий, составляющих роскошь человека,
в которой отказано животному.
У него
в голове мелькнул
ряд женских исторических теней
в параллель бабушке.
Обе головы покоились
рядом, и ни Вера, ни бабушка не сказали больше ни слова. Они тесно прижались друг к другу и к утру заснули
в объятиях одна другой.
Что бабушка страдает невыразимо — это ясно. Она от скорби изменилась, по временам горбится, пожелтела, у ней прибавились морщины. Но тут же
рядом, глядя на Веру или слушая ее, она вдруг выпрямится, взгляд ее загорится такою нежностью, что как будто она теперь только нашла
в Вере не прежнюю Веру, внучку, но собственную дочь, которая стала ей еще милее.
Она — нищая
в родном кругу. Ближние видели ее падшую, пришли и, отворачиваясь, накрыли одеждой из жалости, гордо думая про себя: «Ты не встанешь никогда, бедная, и не станешь с нами
рядом, прими, Христа ради, наше прощение!»
В Вере оканчивалась его статуя гармонической красоты. А тут
рядом возникла другая статуя — сильной, античной женщины —
в бабушке. Та огнем страсти, испытания, очистилась до самопознания и самообладания, а эта…
Татьяна Марковна почти на руках донесла ее до дому, уложила
в свою постель и легла с ней
рядом.
Потом встала, вынула из комода прежнее, нераспечатанное, такое же письмо и положила
рядом с этим, и села опять
в своей позе, закрывая руками лицо.
«Кажется, он!..» — думал Тушин и раза два дохнул всей грудью, как усталый конь, покачал взад и вперед стоящую
рядом молодую ель, потом опустил обе руки
в карманы пальто и стал как вкопанный.
Пробыв неделю у Тушина
в «Дымке», видя его у него, дома,
в поле,
в лесу,
в артели, на заводе, беседуя с ним по ночам до света у камина,
в его кабинете, — Райский понял вполне Тушина, многому дивился
в нем, а еще более дивился глазу и чувству Веры, угадавшей эту простую, цельную фигуру и давшей ему
в своих симпатиях место
рядом с бабушкой и с сестрой.
С умом у него дружно шло
рядом и билось сердце — и все это уходило
в жизнь,
в дело, следовательно, и воля у него была послушным орудием умственной и нравственной сил.
Шторы у ней были опущены, комнаты накурены. Она
в белой кисейной блузе, перехваченной поясом, с широкими кружевными рукавами, с желтой далией на груди, слегка подрумяненная, встретила его
в своем будуаре. Там, у дивана, накрыт был стол, и
рядом стояли два прибора.