Неточные совпадения
И Крицкая шла целоваться с
Верой.
Вера глядела на эту сцену молча, только подбородок дрожал у ней от улыбки.
Райский долго боролся, чтоб не
глядеть, наконец украдкой от самого себя взглянул
на окно
Веры: там тихо, не видать ее самой, только лиловая занавеска чуть-чуть колышется от ветра.
Он нарочно станет думать о своих петербургских связях, о приятелях, о художниках, об академии, о Беловодовой — переберет два-три случая в памяти, два-три лица, а четвертое лицо выйдет —
Вера. Возьмет бумагу, карандаш, сделает два-три штриха — выходит ее лоб, нос, губы. Хочет выглянуть из окна в сад, в поле, а
глядит на ее окно: «Поднимает ли белая ручка лиловую занавеску», как говорит справедливо Марк. И почем он знает? Как будто кто-нибудь подглядел да сказал ему!
У
Веры от улыбки задрожал подбородок. Она с наслаждением
глядела на всех и дружеским взглядом благодарила Райского за это нечаянное наслаждение, а Марфенька спряталась за бабушку.
Письмо оканчивалось этой строкой. Райский дочитал — и все
глядел на строки, чего-то ожидая еще, стараясь прочесть за строками. В письме о самой
Вере не было почти ничего: она оставалась в тени, а освещен один он — и как ярко!
Райский с ужасом поглядел
на нее, потом мрачно взглянул
на Веру, потом опять
на нее. А Крицкая, с нежными до влажности губами,
глядела на него молча, впустив в него глубокий взгляд, и от переполнявшего ее экстаза, а также отчасти от жара, оттаяла немного, как конфетка, называемая «помадой».
Ах, если б мне страсть! — сказал он,
глядя жаркими глазами
на Веру и взяв ее за руки.
Он пошел с поникшей головой домой, с тоской
глядя на окна
Веры, а Савелий потупился, не надевая шапку, дивясь последним словам Райского.
«Молодец, красивый мужчина: но какая простота… чтоб не сказать больше… во взгляде, в манерах! Ужели он — герой
Веры!..» — думал Райский,
глядя на него и с любопытством ожидая, что покажет дальнейшее наблюдение.
Вера задумывалась. А бабушка, при каждом слове о любви, исподтишка
глядела на нее — что она: волнуется, краснеет, бледнеет? Нет: вон зевнула. А потом прилежно отмахивается от назойливой мухи и следит, куда та полетела. Опять зевнула до слез.
Очень просто и случайно. В конце прошлого лета, перед осенью, когда поспели яблоки и пришла пора собирать их,
Вера сидела однажды вечером в маленькой беседке из акаций, устроенной над забором, близ старого дома, и
глядела равнодушно в поле, потом вдаль
на Волгу,
на горы. Вдруг она заметила, что в нескольких шагах от нее, в фруктовом саду, ветви одной яблони нагибаются через забор.
Едва
Вера вышла, Райский ускользнул вслед за ней и тихо шел сзади. Она подошла к роще, постояла над обрывом,
глядя в темную бездну леса, лежащую у ее ног, потом завернулась в мантилью и села
на свою скамью.
—
Вера Васильевна! — сказал он,
глядя на нее в смущении. — Борис Павлович, — начал он, продолжая
глядеть на нее, — ты знаешь, кто еще читал твои книги и помогал мне разбирать их!..
Он выбегал
на крыльцо, ходил по двору в одном сюртуке,
глядел на окна
Веры и опять уходил в комнату, ожидая ее возвращения. Но в темноте видеть дальше десяти шагов ничего было нельзя, и он избрал для наблюдения беседку из акаций, бесясь, что нельзя укрыться и в ней, потому что листья облетели.
— Надо было натереть вчера спиртом; у тебя нет? — сдержанно сказала бабушка, стараясь
на нее не
глядеть, потому что слышала принужденный голос, видела
на губах
Веры какую-то чужую, а не ее улыбку и чуяла неправду.
Она, накинув
на себя меховую кацавейку и накрыв голову косынкой, молча сделала ему знак идти за собой и повела его в сад. Там, сидя
на скамье
Веры, она два часа говорила с ним и потом воротилась,
глядя себе под ноги, домой, а он, не зашедши к ней, точно убитый, отправился к себе, велел камердинеру уложиться, послал за почтовыми лошадьми и уехал в свою деревню, куда несколько лет не заглядывал.
Вера слушала в изумлении,
глядя большими глазами
на бабушку, боялась верить, пытливо изучала каждый ее взгляд и движение, сомневаясь, не героический ли это поступок, не великодушный ли замысел — спасти ее, падшую, поднять? Но молитва, коленопреклонение, слезы старухи, обращение к умершей матери… Нет, никакая актриса не покусилась бы играть в такую игру, а бабушка — вся правда и честность!
Она опять походила
на старый женский фамильный портрет в галерее, с суровой важностью, с величием и уверенностью в себе, с лицом, истерзанным пыткой, и с гордостью, осилившей пытку.
Вера чувствовала себя жалкой девочкой перед ней и робко
глядела ей в глаза, мысленно меряя свою молодую, только что вызванную
на борьбу с жизнью силу — с этой старой, искушенной в долгой жизненной борьбе, но еще крепкой, по-видимому, несокрушимой силой.
Когда
Вера, согретая в ее объятиях, тихо заснула, бабушка осторожно встала и, взяв ручную лампу, загородила рукой свет от глаз
Веры и несколько минут освещала ее лицо,
глядя с умилением
на эту бледную, чистую красоту лба, закрытых глаз и
на все, точно рукой великого мастера изваянные, чистые и тонкие черты белого мрамора, с глубоким, лежащим в них миром и покоем.
Вера все
глядела на нее с изумлением.
— Но ты не пойдешь сама, не увидишься с ним? — говорила
Вера, пытливо
глядя в глаза бабушке. — Помни, я не жалуюсь
на него, не хочу ему зла…
А Райский, молча, сосредоточенно, бледный от артистического раздражения, работал над ее глазами, по временам взглядывая
на Веру, или
глядел мысленно в воспоминание о первой встрече своей с нею и о тогдашнем страстном впечатлении. В комнате была могильная тишина.
— Теперь,
Вера, погляди минут пять сюда, вот
на эту точку, — обратился к ней Райский, указывая, куда
глядеть, и сам поглядел
на нее…
Вера машинально оправилась перед зеркалом, со вздохом
глядела на себя и думала: «Что брат Борис нашел списывать во мне!»
Вера,
глядя на него, угадала, что он во второй раз скатился с своего обрыва счастливых надежд. Ее сердце, женский инстинкт, дружба — все бросилось
на помощь бедному Тушину, и она не дала рухнуть окончательно всем его надеждам, удержав одну, какую только могла дать ему в своем положении, — это безграничное доверие и уважение.
— Со мной! — оборотясь живо к нему, отозвался Волохов и вопросительно
глядел на него. «Что это, не узнал ли и он? Он, кажется, претендент
на Веру. Не драму ли затевает этот лесной Отелло: „крови“, „крови“, что ли, ему надо!» — успел подумать Марк.
Райский перешел из старого дома опять в новый, в свои комнаты. Козлов переехал к себе, с тем, однако, чтоб после отъезда Татьяны Марковны с
Верой поселиться опять у нее в доме. Тушин звал его к себе, просвещать свою колонию, начиная с него самого. Козлов почесал голову, подумал и вздохнул,
глядя —
на московскую дорогу.
После завтрака все окружили Райского. Марфенька заливалась слезами: она смочила три-четыре платка.
Вера оперлась ему рукой
на плечо и
глядела на него с томной улыбкой, Тушин серьезно. У Викентьева лицо дружески улыбалось ему, а по носу из глаз катилась слеза «с вишню», как заметила Марфенька и стыдливо сняла ее своим платком.
Неточные совпадения
Становилось холоднее. По вечерам в кухне собиралось греться человек до десяти; они шумно спорили, ссорились, говорили о событиях в провинции, поругивали петербургских рабочих, жаловались
на недостаточно ясное руководительство партии. Самгин, не вслушиваясь в их речи, но
глядя на лица этих людей, думал, что они заражены
верой в невозможное, —
верой, которую он мог понять только как безумие. Они продолжали к нему относиться все так же, как к человеку, который не нужен им, но и не мешает.
— О, мне прекрасно! Так хорошо, так хорошо, что лучшего и не желаю, — говорила
Вера Ефремовна, как всегда, испуганно
глядя своими огромными добрыми круглыми глазами
на Нехлюдова и вертя желтой тонкой-тонкой жилистой шеей, выступающей из-за жалких, смятых и грязных воротничков кофточки.
Пили чай со сладким пирогом. Потом
Вера Иосифовна читала вслух роман, читала о том, чего никогда не бывает в жизни, а Старцев слушал,
глядел на ее седую, красивую голову и ждал, когда она кончит.
Все это раздражало Старцева. Садясь в коляску и
глядя на темный дом и сад, которые были ему так милы и дороги когда-то, он вспомнил все сразу — и романы
Веры Иосифовны, и шумную игру Котика, и остроумие Ивана Петровича, и трагическую позу Павы, и подумал, что если самые талантливые люди во всем городе так бездарны, то каков же должен быть город.
Я
глядел тогда
на зарю,
на деревья,
на зеленые мелкие листья, уже потемневшие, но еще резко отделявшиеся от розового неба; в гостиной, за фортепьянами, сидела Софья и беспрестанно наигрывала какую-нибудь любимую, страстно задумчивую фразу из Бетховена; злая старуха мирно похрапывала, сидя
на диване; в столовой, залитой потоком алого света,
Вера хлопотала за чаем; самовар затейливо шипел, словно чему-то радовался; с веселым треском ломались крендельки, ложечки звонко стучали по чашкам; канарейка, немилосердно трещавшая целый день, внезапно утихала и только изредка чирикала, как будто о чем-то спрашивала; из прозрачного, легкого облачка мимоходом падали редкие капли…