Неточные совпадения
— Да, правда: мне, как глупой девочке, было весело смотреть, как он вдруг робел, боялся взглянуть
на меня, а иногда, напротив, долго
глядел, — иногда даже побледнеет. Может быть, я немного кокетничала с ним, по-детски, конечно, от скуки… У нас было иногда… очень скучно! Но он был, кажется, очень добр и несчастлив: у него не было родных
никого. Я принимала большое участие в нем, и мне было с ним весело, это правда. Зато как я дорого заплатила за эту глупость!..
Она влюблена — какая нелепость, Боже сохрани! Этому
никто и не поверит. Она по-прежнему смело подняла голову и покойно
глядела на него.
Толкую им эту образцовую жизнь, как толкуют образцовых поэтов: разве это теперь уж не надо
никому? — говорил он,
глядя вопросительно
на Райского.
«Ужели она часто будет душить меня? — думал Райский, с ужасом
глядя на нее. — Куда спастись от нее? А она не годится и в роман: слишком карикатурна!
Никто не поверит…»
—
Никто! Я выдумала, я
никого не люблю, письмо от попадьи! — равнодушно сказала она,
глядя на него, как он в волнении
глядел на нее воспаленными глазами, и ее глаза мало-помалу теряли свой темный бархатный отлив, светлели и, наконец, стали прозрачны. Из них пропала мысль, все, что в ней происходило, и прочесть в них было нечего.
Райский, не сказавши
никому ни слова в доме, ушел после обеда
на Волгу, подумывая незаметно пробраться
на остров, и высматривал место поудобнее, чтобы переправиться через рукав Волги. Переправы тут не было, и он
глядел вокруг, не увидит ли какого-нибудь рыбака.
—
Никто не боится! — сказала она, выходя нехотя и стараясь не
глядеть на Райского.
— Что? разве вам не сказали? Ушла коза-то! Я обрадовался, когда услыхал, шел поздравить его,
гляжу — а
на нем лица нет! Глаза помутились,
никого не узнаёт. Чуть горячка не сделалась, теперь, кажется, проходит. Чем бы плакать от радости, урод убивается горем! Я лекаря было привел, он прогнал, а сам ходит, как шальной… Теперь он спит, не мешайте. Я уйду домой, а вы останьтесь, чтоб он чего не натворил над собой в припадке тупоумной меланхолии.
Никого не слушает — я уж хотел побить его…
Видя это страдание только что расцветающей жизни,
глядя, как мнет и жмет судьба молодое, виноватое только тем создание, что оно пожелало счастья, он про себя роптал
на суровые,
никого не щадящие законы бытия, налагающие тяжесть креста и
на плечи злодея, и
на эту слабую, едва распустившуюся лилию.
Ее как будто стало не видно и не слышно в доме. Ходила она тихо, как тень, просила, что нужно, шепотом, не
глядя в глаза
никому прямо. Не смела ничего приказывать. Ей казалось, что Василиса и Яков смотрели
на нее сострадательно, Егорка дерзко, а горничные — насмешливо.
Счастье их слишком молодо и эгоистически захватывало все вокруг. Они
никого и ничего почти не замечали, кроме себя. А вокруг были грустные или задумчивые лица. С полудня наконец и молодая чета оглянулась
на других и отрезвилась от эгоизма. Марфенька хмурилась и все льнула к брату. За завтраком
никто ничего не ел, кроме Козлова, который задумчиво и грустно один съел машинально блюдо майонеза, вздыхая,
глядя куда-то в неопределенное пространство.
Неточные совпадения
— Да нет, Костя, да постой, да послушай! — говорила она, с страдальчески-соболезнующим выражением
глядя на него. — Ну, что же ты можешь думать? Когда для меня нет людей, нету, нету!… Ну хочешь ты, чтоб я
никого не видала?
Левин Взял косу и стал примериваться. Кончившие свои ряды, потные и веселые косцы выходили один зa другим
на дорогу и, посмеиваясь, здоровались с барином. Они все
глядели на него, но
никто ничего не говорил до тех пор, пока вышедший
на дорогу высокий старик со сморщенным и безбородым лицом, в овчинной куртке, не обратился к нему.
Никто не думал,
глядя на его белые с напухшими жилами руки, так нежно длинными пальцами ощупывавшие оба края лежавшего пред ним листа белой бумаги, и
на его с выражением усталости
на бок склоненную голову, что сейчас из его уст выльются такие речи, которые произведут страшную бурю, заставят членов кричать, перебивая друг друга, и председателя требовать соблюдения порядка.
— Ради самого Христа! помилуй, Андрей Иванович, что это ты делаешь! Оставлять так выгодно начатый карьер из-за того только, что попался начальник не того… Что ж это? Ведь если
на это
глядеть, тогда и в службе
никто бы не остался. Образумься, образумься. Еще есть время! Отринь гордость и самолюбье, поезжай и объяснись с ним!
В голову
никому не могло прийти,
глядя на печаль бабушки, чтобы она преувеличивала ее, и выражения этой печали были сильны и трогательны; но не знаю почему, я больше сочувствовал Наталье Савишне и до сих пор убежден, что
никто так искренно и чисто не любил и не сожалел о maman, как это простодушное и любящее созданье.