Неточные совпадения
—
Да, именно — своего рода. Вон у меня в отделении служил помощником Иван Петрович: тот ни одной чиновнице, ни одной горничной проходу не дает, то
есть красивой, конечно. Всем говорит любезности, подносит конфекты, букеты: он развит, что ли?
— Скажи Николаю Васильевичу, что мы садимся обедать, — с холодным достоинством обратилась старуха к человеку. —
Да кушать давать! Ты что, Борис, опоздал сегодня: четверть шестого! — упрекнула она Райского. Он
был двоюродным племянником старух и троюродным братом Софьи. Дом его, тоже старый и когда-то богатый,
был связан родством с домом Пахотиных. Но познакомился он с своей родней не больше года тому назад.
—
Да; жаль, что не застал. Я завтра
буду у него.
—
Да, любили или любят, конечно, про себя, и не делают из этого никаких историй, — досказала она и пошла
было к гостиной.
—
Да, это mauvais genre! [дурной тон! (фр.)] Ведь при вас даже неловко сказать «мужик» или «баба»,
да еще беременная… Ведь «хороший тон» не велит человеку
быть самим собой… Надо стереть с себя все свое и походить на всех!
Если б вы не знали,
будет ли у вас топлена комната и выработаете ли вы себе на башмаки и на салоп, —
да еще не себе, а детям?
—
Да, это очень смешно. Она милая женщина и хитрая, и себе на уме в своих делах, как все женщины, когда они, как рыбы, не лезут из воды на берег, а остаются в воде, то
есть в своей сфере…
—
Да, но глубокий, истинный художник, каких нет теперь: последний могикан!.. напишу только портрет Софьи и покажу ему, а там попробую силы на романе. Я записывал и прежде кое-что: у меня
есть отрывки, а теперь примусь серьезно. Это новый для меня род творчества; не удастся ли там?
Вот пусть эта звезда, как ее… ты не знаешь? и я не знаю, ну
да все равно, — пусть она
будет свидетельницей, что я наконец слажу с чем-нибудь: или с живописью, или с романом.
Дядя давал ему истории четырех Генрихов, Людовиков до XVIII и Карлов до XII включительно, но все это уже
было для него, как пресная вода после рома. На минуту только разбудили его Иоанны III и IV
да Петр.
В одном месте опекун, а в другом бабушка смотрели только, — первый, чтобы к нему в положенные часы ходили учителя или чтоб он не пропускал уроков в школе; а вторая, чтоб он
был здоров, имел аппетит и сон,
да чтоб одет он
был чисто, держал себя опрятно, и чтоб, как следует благовоспитанному мальчику, «не связывался со всякой дрянью».
Дом весь
был окружен этими видами, этим воздухом,
да полями,
да садом. Сад обширный около обоих домов, содержавшийся в порядке, с темными аллеями, беседкой и скамьями. Чем далее от домов, тем сад
был запущеннее.
Подле огромного развесистого вяза, с сгнившей скамьей, толпились вишни и яблони; там рябина; там шла кучка лип, хотела
было образовать аллею,
да вдруг ушла в лес и братски перепуталась с ельником, березняком. И вдруг все кончалось обрывом, поросшим кустами, идущими почти на полверсты берегом до Волги.
Татьяна Марковна любила видеть открытое место перед глазами, чтоб не походило на трущобу, чтоб
было солнышко
да пахло цветами.
Еще там
был круглый стол, на котором она обедала,
пила чай и кофе,
да довольно жесткое, обитое кожей старинное же кресло, с высокой спинкой рококо.
Личным приказом она удостаивала немногих: по домашнему хозяйству Василисе отдавала их, а по деревенскому — приказчику или старосте. Кроме Василисы, никого она не называла полным именем, разве уже встретится такое имя, что его никак не сожмешь и не обрежешь, например, мужики: Ферапонт и Пантелеймон так и назывались Ферапонтом и Пантелеймоном,
да старосту звала она Степан Васильев, а прочие все
были: Матрешка, Машутка, Егорка и т. д.
— Старой кухни тоже нет; вот новая, нарочно выстроила отдельно, чтоб в дому огня не разводить и чтоб людям не тесно
было. Теперь у всякого и у всякой свой угол
есть, хоть маленький,
да особый. Вот здесь хлеб, провизия; вот тут погреб новый, подвалы тоже заново переделаны.
— Ты ему о деле, а он шалит: пустота какая — мальчик! — говорила однажды бабушка. — Прыгай
да рисуй, а ужо спасибо скажешь, как под старость
будет уголок. Еще то имение-то, бог знает что
будет, как опекун управится с ним! а это уж старое, прижилось в нем…
— Все равно: ведь ты учишься там. Чему? У опекуна учился, в гимназии учился: рисуешь, играешь на клавикордах — что еще? А студенты выучат тебя только трубку курить,
да, пожалуй, — Боже сохрани — вино
пить. Ты бы в военную службу поступил, в гвардию.
«Я… художником хочу
быть…» — думал
было он сказать,
да вспомнил, как приняли это опекун и бабушка, и не сказал.
— Стало
быть, прежде в юнкера — вот это понятно! — сказал он. — Вы
да Леонтий Козлов только не имеете ничего в виду, а прочие все имеют назначение.
— У вас
есть талант, где вы учились? — сказали ему, — только… вон эта рука длинна…
да и спина не так… рисунок не верен!
— Oui, il etait tout-а-fait bien, [
Да, вполне (фр.).] — сказала, покраснев немного, Беловодова, — я привыкла к нему… и когда он манкировал, мне
было досадно, а однажды он заболел и недели три не приходил…
— Вы
были в отчаянии? — перебил Райский, — плакали, не спали ночей и молились за него?
Да? Вам
было…
—
Да, читал и аккомпанировал мне на скрипке: он
был странен, иногда задумается и молчит полчаса, так что вздрогнет, когда я назову его по имени, смотрит на меня очень странно… как иногда вы смотрите, или сядет так близко, что испугает меня. Но мне не
было… досадно на него… Я привыкла к этим странностям; он раз положил свою руку на мою: мне
было очень неловко. Но он не замечал сам, что делает, — и я не отняла руки. Даже однажды… когда он не пришел на музыку, на другой день я встретила его очень холодно…
—
Да, правда: мне, как глупой девочке,
было весело смотреть, как он вдруг робел, боялся взглянуть на меня, а иногда, напротив, долго глядел, — иногда даже побледнеет. Может
быть, я немного кокетничала с ним, по-детски, конечно, от скуки… У нас
было иногда… очень скучно! Но он
был, кажется, очень добр и несчастлив: у него не
было родных никого. Я принимала большое участие в нем, и мне
было с ним весело, это правда. Зато как я дорого заплатила за эту глупость!..
— Я
была очень счастлива, — сказала Беловодова, и улыбка и взгляд говорили, что она с удовольствием глядит в прошлое. —
Да, cousin, когда я в первый раз приехала на бал в Тюльери и вошла в круг, где
был король, королева и принцы…
—
Да, я
была счастлива, — решительно сказала она, — и уже так счастлива не
буду!
—
Да, кузина, вы
будете считать потерянною всякую минуту, прожитую, как вы жили и как живете теперь… Пропадет этот величавый, стройный вид,
будете задумываться, забудете одеться в это несгибающееся платье… с досадой бросите массивный браслет, и крестик на груди не
будет лежать так правильно и покойно. Потом, когда преодолеете предков, тетушек, перейдете Рубикон — тогда начнется жизнь… мимо вас
будут мелькать дни, часы, ночи…
Это
был чистый, светлый образ, как Перуджиниевская фигура, простодушно и бессознательно живший и любивший, с любовью пришедший в жизнь и с любовью отходящий от нее,
да с кроткой и тихой молитвой.
— О чем ты думаешь? — раздался слабый голос у него над ухом. — Дай еще
пить…
Да не гляди на меня, — продолжала она, напившись, — я стала ни на что не похожа! Дай мне гребенку и чепчик, я надену. А то ты… разлюбишь меня, что я такая… гадкая!..
Тела почти совсем
было не видно, только впалые глаза неестественно блестели
да нос вдруг резким горбом выходил из чащи, а концом опять упирался в волосы, за которыми не видать
было ни щек, ни подбородка, ни губ.
— В вас погибает талант; вы не выбьетесь, не выйдете на широкую дорогу. У вас недостает упорства,
есть страстность,
да страсти, терпенья нет! Вот и тут, смотрите, руки только что намечены, и неверно, плечи несоразмерны, а вы уж завертываете, бежите показывать, хвастаться…
—
Да, не погневайтесь! — перебил Кирилов. — Если хотите в искусстве чего-нибудь прочнее сладеньких улыбок
да пухлых плеч или почище задних дворов и пьяного мужичья, так бросьте красавиц и пирушки, а
будьте трезвы, работайте до тумана, до обморока в голове; надо падать и вставать, умирать с отчаяния и опять понемногу оживать, вскакивать ночью…
—
Да, вскакиваете, чтоб мазнуть вашу вот эту «правду». — Он указал на открытое плечо Софьи. — Нет, вы встаньте ночью,
да эту же фигуру начертите раз десять, пока
будет верно. Вот вам задача на две недели: я приду и посмотрю. А теперь прощайте.
—
Да, — сказал он, — это один из последних могикан: истинный, цельный, но ненужный более художник. Искусство сходит с этих высоких ступеней в людскую толпу, то
есть в жизнь. Так и надо! Что он проповедует: это изувер!
«Как тут закипает! — думал он, трогая себя за грудь. — О!
быть буре, и дай Бог бурю! Сегодня решительный день, сегодня тайна должна выйти наружу, и я узнаю… любит ли она или нет? Если
да, жизнь моя… наша должна измениться, я не еду… или, нет, мы едем туда, к бабушке, в уголок, оба…»
— И наделали бы тысячу несчастных —
да? Стали бы пробовать свою силу над всеми, и не
было бы пощады никому…
—
Да… иногда. Он очень хорошо
поет, — прибавила она и села на диван, спиной к свету.
— Видите, кузина, для меня и то уж счастье, что тут
есть какое-то колебание, что у вас не вырвалось ни
да, ни нет. Внезапное
да — значило бы обман, любезность или уж такое счастье, какого я не заслужил; а от нет
было бы мне больно. Но вы не знаете сами, жаль вам или нет: это уж много от вас, это половина победы…
—
Да, вот с этими, что порхают по гостиным, по ложам, с псевдонежными взглядами, страстно-почтительными фразами и заученным остроумием. Нет, кузина, если я говорю о себе, то говорю, что во мне
есть; язык мой верно переводит голос сердца. Вот год я у вас: ухожу и уношу мысленно вас с собой, и что чувствую, то сумею выразить.
«Должно
быть, это правда: я угадал!» — подумал он и разбирал, отчего угадал он, что подало повод ему к догадке? Он видел один раз Милари у ней, а только когда заговорил о нем — у ней пробежала какая-то тень по лицу,
да пересела она спиной к свету.
«
Да, это правда, я попал: она любит его! — решил Райский, и ему стало уже легче, боль замирала от безнадежности, оттого, что вопрос
был решен и тайна объяснилась. Он уже стал смотреть на Софью, на Милари, даже на самого себя со стороны, объективно.
—
Да, кузина, и я вам говорю: остерегайтесь! Это опасные выходцы: может
быть, под этой интересной бледностью, мягкими кошачьими манерами кроется бесстыдство, алчность и бог знает что! Он компрометирует вас…
— И тут вы остались верны себе! — возразил он вдруг с радостью, хватаясь за соломинку, — завет предков висит над вами: ваш выбор пал все-таки на графа! Ха-ха-ха! — судорожно засмеялся он. — А остановили ли бы вы внимание на нем, если б он
был не граф? Делайте, как хотите! — с досадой махнул он рукой. — Ведь… «что мне за дело»? — возразил он ее словами. — Я вижу, что он, этот homme distingue, изящным разговором, полным ума, новизны, какого-то трепета, уже тронул, пошевелил и… и…
да,
да?
—
Да, помните, в вашей программе
было и это, — заметила она, — вы посылали меня в чужие края, даже в чухонскую деревню, и там, «наедине с природой»… По вашим словам, я должна
быть теперь счастлива? — дразнила она его. — Ах, cousin! — прибавила она и засмеялась, потом вдруг сдержала смех.
—
Да как это ты подкрался: караулили, ждали, и всё даром! — говорила Татьяна Марковна. — Мужики караулили у меня по ночам. Вот и теперь послала
было Егорку верхом на большую дорогу, не увидит ли тебя? А Савелья в город — узнать. А ты опять — как тогда!
Да дайте же завтракать! Что это не дождешься? Помещик приехал в свое родовое имение, а ничего не готово: точно на станции! Что прежде готово, то и подавайте.
— Ты ехал к себе, в бабушкино гнездо, и не постыдился
есть всякую дрянь. С утра пряники! Вот бы Марфеньку туда: и до свадьбы и до пряников охотница.
Да войди сюда, не дичись! — сказала она, обращаясь к двери. — Стыдится, что ты застал ее в утреннем неглиже. Выйди, это не чужой — брат.
— Ничего, бабушка. Я даже забывал,
есть ли оно, нет ли. А если припоминал, так вот эти самые комнаты, потому что в них живет единственная женщина в мире, которая любит меня и которую я люблю… Зато только ее одну и больше никого…
Да вот теперь полюблю сестер, — весело оборотился он, взяв руку Марфеньки и целуя ее, — все полюблю здесь — до последнего котенка!
— Кто же
будет смотреть за ним: я стара, мне не углядеть, не управиться. Я возьму
да и брошу: что тогда
будешь делать!..