Неточные совпадения
Когда утром убирали со стола кофе, в
комнату вваливалась здоровая баба, с необъятными красными щеками и вечно смеющимся — хоть бей ее — ртом: это нянька внучек, Верочки и Марфеньки. За ней входила лет двенадцати девчонка, ее помощница. Приводили детей завтракать в
комнату к
бабушке.
Неохотно дала ему ключи от него
бабушка, но отказать не могла, и он отправился смотреть
комнаты, в которых родился, жил и о которых осталось у него смутное воспоминание.
Бабушка с княгиней пила кофе, Райский смотрел на
комнаты, на портреты, на мебель и на весело глядевшую в
комнаты из сада зелень; видел расчищенную дорожку, везде чистоту, чопорность, порядок: слушал, как во всех
комнатах попеременно пробили с полдюжины столовых, стенных, бронзовых и малахитовых часов; рассматривал портрет косого князя, в красной ленте, самой княгини, с белой розой в волосах, с румянцем, живыми глазами, и сравнивал с оригиналом.
Бабушка припрятала все ваши рисунки, портреты, тетради, все вещи — и берегла там, вот в этой темной
комнате, где у ней хранится серебро, брильянты, кружева…
— Ничего,
бабушка. Я даже забывал, есть ли оно, нет ли. А если припоминал, так вот эти самые
комнаты, потому что в них живет единственная женщина в мире, которая любит меня и которую я люблю… Зато только ее одну и больше никого… Да вот теперь полюблю сестер, — весело оборотился он, взяв руку Марфеньки и целуя ее, — все полюблю здесь — до последнего котенка!
— Здесь, здесь, сейчас! — отозвался звонкий голос Марфеньки из другой
комнаты, куда она вышла, и она впорхнула, веселая, живая, резвая с улыбкой, и вдруг остановилась. Она глядела то на
бабушку, то на Райского, в недоумении.
Бабушка сильно расходилась.
—
Бабушка, — просила Марфенька, — мне цветничок и садик, да мою зеленую
комнату, да вот эти саксонские чашки с пастушком, да салфетку с Дианой…
— В самом деле: вы хотите, будете?
Бабушка,
бабушка! — говорила она радостно, вбегая в
комнату. — Братец пришел: ужинать будет!
— Вынь все из него и положи в моей
комнате, — сказал он, — а чемодан вынеси куда-нибудь на чердак. — Вам,
бабушка, и вам, милые сестры, я привез кое-какие безделицы на память… Надо бы принести их сюда…
Райский тоже, увидя свою
комнату, следя за
бабушкой, как она чуть не сама делала ему постель, как опускала занавески, чтоб утром не беспокоило его солнце, как заботливо расспрашивала, в котором часу его будить, что приготовить — чаю или кофе поутру, масла или яиц, сливок или варенья, — убедился, что
бабушка не все угождает себе этим, особенно когда она попробовала рукой, мягка ли перина, сама поправила подушки повыше и велела поставить графин с водой на столик, а потом раза три заглянула, спит ли он, не беспокойно ли ему, не нужно ли чего-нибудь.
Через полчаса
бабушка заглянула к нему в
комнату.
Пока ветер качал и гнул к земле деревья, столбами нес пыль, метя поля, пока молнии жгли воздух и гром тяжело, как хохот, катался в небе,
бабушка не смыкала глаз, не раздевалась, ходила из
комнаты в
комнату, заглядывала, что делают Марфенька и Верочка, крестила их и крестилась сама, и тогда только успокаивалась, когда туча, истратив весь пламень и треск, бледнела и уходила вдаль.
— Как тепло! — сказала она. — Я прошусь иногда у
бабушки спать в беседку — не пускает. Даже и в
комнате велит окошко запирать.
Он шел к
бабушке и у ней в
комнате, на кожаном канапе, за решетчатым окном, находил еще какое-то колыханье жизни, там еще была ему какая-нибудь работа, ломать старый век.
В один такой час хандры он лежал с сигарой на кушетке в
комнате Татьяны Марковны.
Бабушка, не сидевшая никогда без дела, с карандашом поверяла какие-то, принесенные ей Савельем, счеты.
— Не давайте ему,
бабушка: что его баловать? не стоит… — Но сама пошла было из
комнаты.
Бабушка хотела отвечать, но в эту минуту ворвался в
комнату Викентьев, весь в поту, в пыли, с книгой и нотами в руках. Он положил и то и другое на стол перед Марфенькой.
Он взглянул на Веру: она налила себе красного вина в воду и, выпив, встала, поцеловала у
бабушки руку и ушла. Он встал из-за стола и ушел к себе в
комнату.
Он вошел в
комнату, почтительно поцеловал руку у
бабушки и у Марфеньки, которая теперь только решилась освободить свою голову из-под подушки и вылезть из постели, куда запряталась от грозы.
Но через день, через два прошло и это, и, когда Вера являлась к
бабушке, она была равнодушна, даже умеренно весела, только чаще прежнего запиралась у себя и долее обыкновенного горел у ней огонь в
комнате по ночам.
Райский ушел, и бабушкина
комната обратилась в кабинет чтения. Вере было невыносимо скучно, но она никогда не протестовала, когда
бабушка выражала ей положительно свою волю.
— Да, сказала бы,
бабушке на ушко, и потом спрятала бы голову под подушку на целый день. А здесь… одни — Боже мой! — досказала она, кидая взгляд ужаса на небо. — Я боюсь теперь показаться в
комнату; какое у меня лицо —
бабушка сейчас заметит.
«Господи! Господи! что скажет
бабушка! — думала Марфенька, запершись в своей
комнате и трясясь, как в лихорадке. — Что мы наделали! — мучилась она мысленно. — И как я перескажу… что мне будет за это… Не сказать ли прежде Верочке… — Нет, нет —
бабушке! Кто там теперь у ней!..»
— За то, что Марфенька отвечала на его объяснение, она сидит теперь взаперти в своей
комнате в одной юбке, без башмаков! — солгала
бабушка для пущей важности. — А чтоб ваш сын не смущал бедную девушку, я не велела принимать его в дом! — опять солгала она для окончательной важности и с достоинством поглядела на гостью, откинувшись к спинке дивана.
В доме, в девичьей, в кабинете
бабушки, даже в гостиной и еще двух
комнатах, расставлялись столы с шитьем белья. Готовили парадную постель, кружевные подушки, одеяло. По утрам ходили портнихи, швеи.
— Я сначала попробовал полететь по
комнате, — продолжал он, — отлично! Вы все сидите в зале, на стульях, а я, как муха, под потолок залетел. Вы на меня кричать, пуще всех
бабушка. Она даже велела Якову ткнуть меня половой щеткой, но я пробил головой окно, вылетел и взвился над рощей… Какая прелесть, какое новое, чудесное ощущение! Сердце бьется, кровь замирает, глаза видят далеко. Я то поднимусь, то опущусь — и, когда однажды поднялся очень высоко, вдруг вижу, из-за куста, в меня целится из ружья Марк…
«Да, знаю я эту жертву, — думал он злобно и подозрительно, — в доме, без меня и без Марфеньки, заметнее будут твои скачки с обрыва, дикая коза! Надо сидеть с
бабушкой долее, обедать не в своей
комнате, а со всеми — понимаю! Не будет же этого! Не дам тебе торжествовать — довольно! Сброшу с плеч эту глупую страсть, и никогда ты не узнаешь своего торжества!»
— Позовите Марину или Машу, чтоб легли спать тут в моей
комнате… Только
бабушке ни слова об этом!.. Это просто раздражение… Она перепугается… придет…
Они воротились домой. Вера передала некоторые покупки
бабушке, другие велела отнести к себе в
комнату и позвала опять Райского гулять по роще, по полю и спуститься к Волге, на песок.
Бабушка уже успела побывать у нее в
комнате, когда она только что встала с постели. Проснувшись и поглядев вокруг себя, Марфенька ахнула от изумления и внезапной радости.
Вера встала утром без жара и озноба, только была бледна и утомлена. Она выплакала болезнь на груди
бабушки. Доктор сказал, что ничего больше и не будет, но не велел выходить несколько дней из
комнаты.
Бабушка презирает меня!» — вся трясясь от тоски, думала она и пряталась от ее взгляда, сидела молча, печальная, у себя в
комнате, отворачивалась или потупляла глаза, когда Татьяна Марковна смотрела на нее с глубокой нежностью… или сожалением, как казалось ей.
Бабушка прошла раза два в волнении по
комнате, тряся с фанатической решимостью головой.
Райский увел Козлова в старый дом, посмотреть его
комнату, куда
бабушка велела поставить ему кровать и на ночь вытопить печь и тотчас же вставить рамы.
Но в решительные и роковые минуты Вера пойдет к
бабушке, пошлет за Тушиным, постучится в
комнату брата Бориса.