Неточные совпадения
Иногда он кажется так счастлив, глаза горят, и наблюдатель только что предположит в нем открытый характер, сообщительность и даже болтливость, как через час, через два, взглянув
на него, поразится бледностью его лица, каким-то
внутренним и, кажется, неисцелимым страданием, как будто он отроду не улыбнулся.
Но если покойный дух жизни тихо опять веял над ним, или попросту «находил
на него счастливый стих», лицо его отражало запас силы воли,
внутренней гармонии и самообладания, а иногда какой-то задумчивой свободы, какого-то идущего к этому лицу мечтательного оттенка, лежавшего не то в этом темном зрачке, не то в легком дрожании губ.
Но Верочка обегала все углы и уже возвращалась сверху, из
внутренних комнат, которые, в противоположность большим нижним залам и гостиным, походили
на кельи, отличались сжатостью, уютностью и смотрели окнами
на все стороны.
Только художник представился ему не в изящной блузе, а в испачканном пальто, не с длинными волосами, а гладко остриженный; не нега у него
на лице, а мука
внутренней работы и беспокойство, усталость. Он вперяет мучительный взгляд в свою картину, то подходит к ней, то отойдет от нее, задумывается…
Вера умна, но он опытнее ее и знает жизнь. Он может остеречь ее от грубых ошибок, научить распознавать ложь и истину, он будет работать, как мыслитель и как художник; этой жажде свободы даст пищу: идеи добра, правды, и как художник вызовет в ней
внутреннюю красоту
на свет! Он угадал бы ее судьбу, ее урок жизни и… и… вместе бы исполнил его!
И если ужасался, глядясь сам в подставляемое себе беспощадное зеркало зла и темноты, то и неимоверно был счастлив, замечая, что эта
внутренняя работа над собой, которой он требовал от Веры, от живой женщины, как человек, и от статуи, как художник, началась у него самого не с Веры, а давно, прежде когда-то, в минуты такого же раздвоения натуры
на реальное и фантастическое.
— Я не жалуюсь
на него, помните это. Я одна… виновата… а он прав… — едва договорила она с такой горечью, с такой
внутренней мукой, что Тушин вдруг взял ее за руку.
Иногда, в этом безусловном рвении к какой-то новой правде, виделось ей только неуменье справиться с старой правдой, бросающееся к новой, которая давалась не опытом и борьбой всех
внутренних сил, а гораздо дешевле, без борьбы и сразу,
на основании только слепого презрения ко всему старому, не различавшего старого зла от старого добра, и принималась
на веру от не проверенных ничем новых авторитетов, невесть откуда взявшихся новых людей — без имени, без прошедшего, без истории, без прав.
А у него этого разлада не было.
Внутреннею силою он отражал внешние враждебные притоки, а свой огонь горел у него неугасимо, и он не уклоняется, не изменяет гармонии ума с сердцем и с волей — и совершает свой путь безупречно, все стоит
на той высоте умственного и нравственного развития,
на которую, пожалуй, поставили его природа и судьба, следовательно, стоит почти бессознательно.
И Татьяна Марковна, и Райский — чувствовали тяжесть положения и боялись этого суда — конечно, за Веру. Вера не боялась, да и не знала ничего. Не до того ей было. Ее поглощала своя
внутренняя тревога, ее язва — и она все силы свои устремила
на ее утоление, и пока напрасно.
Неточные совпадения
Был, после начала возмущения, день седьмый. Глуповцы торжествовали. Но несмотря
на то что
внутренние враги были побеждены и польская интрига посрамлена, атаманам-молодцам было как-то не по себе, так как о новом градоначальнике все еще не было ни слуху ни духу. Они слонялись по городу, словно отравленные мухи, и не смели ни за какое дело приняться, потому что не знали, как-то понравятся ихние недавние затеи новому начальнику.
Такое разнообразие мероприятий, конечно, не могло не воздействовать и
на самый
внутренний склад обывательской жизни; в первом случае обыватели трепетали бессознательно, во втором — трепетали с сознанием собственной пользы, в третьем — возвышались до трепета, исполненного доверия.
Собственная
внутренняя жизнь города спряталась
на дно,
на поверхность же выступили какие-то злостные эманации, [Эмана́ция (лат.) — истечение, излучение.] которые и завладели всецело ареной истории.
Она вздрогнула и от холода и от
внутреннего ужаса, с новою силою охвативших ее
на чистом воздухе.
И поэтому, не будучи в состоянии верить в значительность того, что он делал, ни смотреть
на это равнодушно, как
на пустую формальность, во всё время этого говенья он испытывал чувство неловкости и стыда, делая то, чего сам не понимает, и потому, как ему говорил
внутренний голос, что-то лживое и нехорошее.