Неточные совпадения
Вскоре после смерти жены он было попросился туда, но образ его жизни, нравы и его затеи так были известны в обществе, что ему, в ответ
на просьбу, коротко отвечено было: «Незачем». Он пожевал губами, похандрил, потом сделал какое-то громадное,
дорогое сумасбродство и успокоился. После того, уже промотавшись окончательно, он в Париж не порывался.
Квартира у нее — храм, но походящий
на выставку мебели,
дорогих безделиц. Вкус в убранстве принадлежит не хозяйке, а мебельщику и обойщику.
Она живет — как будто
на станции, в
дороге, готовая ежеминутно выехать. Нет у нее друзей — ни мужчин, ни женщин, а только множество знакомых.
— В вас погибает талант; вы не выбьетесь, не выйдете
на широкую
дорогу. У вас недостает упорства, есть страстность, да страсти, терпенья нет! Вот и тут, смотрите, руки только что намечены, и неверно, плечи несоразмерны, а вы уж завертываете, бежите показывать, хвастаться…
— Да как это ты подкрался: караулили, ждали, и всё даром! — говорила Татьяна Марковна. — Мужики караулили у меня по ночам. Вот и теперь послала было Егорку верхом
на большую
дорогу, не увидит ли тебя? А Савелья в город — узнать. А ты опять — как тогда! Да дайте же завтракать! Что это не дождешься? Помещик приехал в свое родовое имение, а ничего не готово: точно
на станции! Что прежде готово, то и подавайте.
— Вот эти суда посуду везут, — говорила она, — а это расшивы из Астрахани плывут. А вот, видите, как эти домики окружило водой? Там бурлаки живут. А вон, за этими двумя горками,
дорога идет к попадье. Там теперь Верочка. Как там хорошо,
на берегу! В июле мы будем ездить
на остров, чай пить. Там бездна цветов.
Только кто с ней поговорит, поглядит
на нее, а она
на него, даже кто просто встретит ее, тот поворотит с своей
дороги и пойдет за ней.
— Она красавица, воспитана в самом
дорогом пансионе в Москве. Одних брильянтов тысяч
на восемьдесят… Тебе полезно жениться… Взял бы богатое приданое, зажил бы большим домом, у тебя бы весь город бывал, все бы раболепствовали перед тобой, поддержал бы свой род, связи… И в Петербурге не ударил бы себя в грязь… — мечтала почти про себя бабушка.
— Это я вам принес живого сазана, Татьяна Марковна: сейчас выудил сам. Ехал к вам, а там
на речке, в осоке, вижу, сидит в лодке Иван Матвеич. Я попросился к нему, он подъехал, взял меня, я и четверти часа не сидел — вот какого выудил! А это вам, Марфа Васильевна,
дорогой, вон тут во ржи нарвал васильков…
На Марфеньку и
на Викентьева точно живой водой брызнули. Она схватила ноты, книгу, а он шляпу, и только было бросились к дверям, как вдруг снаружи, со стороны проезжей
дороги, раздался и разнесся по всему дому чей-то дребезжащий голос.
Новость облетела весь дом. Все видели, как Егорка потащил чемодан в сарай смести с него пыль и паутину, но
дорогой предварительно успел надеть его
на голову мимо шедшей Анютке, отчего та уронила кастрюльку со сливками, а он захихикал и скрылся.
Тебе
на голову валятся каменья, а ты в страсти думаешь, что летят розы
на тебя, скрежет зубов будешь принимать за музыку, удары от
дорогой руки покажутся нежнее ласк матери.
Прошло несколько дней после свидания с Ульяной Андреевной. Однажды к вечеру собралась гроза, за Волгой небо обложилось черными тучами,
на дворе парило, как в бане; по полю и по
дороге кое-где вихрь крутил пыль.
Между рощей и проезжей
дорогой стояла в стороне,
на лугу, уединенная деревянная часовня, почерневшая и полуразвалившаяся, с образом Спасителя, византийской живописи, в бронзовой оправе. Икона почернела от времени, краски местами облупились; едва можно было рассмотреть черты Христа: только веки были полуоткрыты, и из-под них задумчиво глядели глаза
на молящегося, да видны были сложенные в благословение персты.
Одевшись, сложив руки
на руки, украшенные
на этот раз старыми,
дорогими перстнями, торжественной поступью вошла она в гостиную и, обрадовавшись, что увидела любимое лицо доброй гостьи, чуть не испортила своей важности, но тотчас оправилась и стала серьезна. Та тоже обрадовалась и проворно встала со стула и пошла ей навстречу.
— Ах, Татьяна Марковна, я вам так благодарна, так благодарна! Вы лучше родной — и Николая моего избаловали до того, что этот поросенок сегодня мне вдруг
дорогой слил пулю: «Татьяна Марковна, говорит, любит меня больше родной матери!» Хотела я ему уши надрать, да
на козлы ушел от меня и так гнал лошадей, что я всю
дорогу дрожала от страху.
Следя за ходом своей собственной страсти, как медик за болезнью, и как будто снимая фотографию с нее, потому что искренно переживал ее, он здраво заключал, что эта страсть — ложь, мираж, что надо прогнать, рассеять ee! «Но как? что надо теперь делать? — спрашивал он, глядя
на небо с облаками, углубляя взгляд в землю, — что велит долг? — отвечай же, уснувший разум, освети мне
дорогу, дай перепрыгнуть через этот пылающий костер!»
И надо было бы тотчас бежать, то есть забывать Веру. Он и исполнил часть своей программы. Поехал в город кое-что купить в
дорогу.
На улице он встретил губернатора. Тот упрекнул его, что давно не видать? Райский отозвался нездоровьем и сказал, что уезжает
на днях.
Кузина твоя увлеклась по-своему, не покидая гостиной, а граф Милари добивался свести это
на большую
дорогу — и говорят (это папа разболтал), что между ними бывали живые споры, что он брал ее за руку, а она не отнимала, у ней даже глаза туманились слезой, когда он, недовольный прогулками верхом у кареты и приемом при тетках, настаивал
на большей свободе, — звал в парк вдвоем, являлся в другие часы, когда тетки спали или бывали в церкви, и, не успевая, не показывал глаз по неделе.
Она страдала за эти уродливости и от этих уродливостей, мешавших жить, чувствовала нередко цепи и готова бы была, ради правды, подать руку пылкому товарищу, другу, пожалуй мужу, наконец… чем бы он ни был для нее, — и идти
на борьбу против старых врагов, стирать ложь, мести сор, освещать темные углы, смело, не слушая старых, разбитых голосов, не только Тычковых, но и самой бабушки, там, где последняя безусловно опирается
на старое, вопреки своему разуму, — вывести, если можно, и ее
на другую
дорогу.
— В самом деле… Да, оттуда видна московская
дорога, — с оживлением подняв
на Татьяну Марковну глаза, сказал Козлов и почти обрадовался.
Он, задумчиво глядя куда-то, должно быть
на московскую
дорогу, съел машинально суп, потом положенный ему
на другую тарелку пирог, потом мясо и молча окончил весь обед.
И — пожалуй — засмеялись бы над тем, кто вздумал бы серьезно настаивать
на необходимости развития и разлития правил в общественной массе и обращении их в принципы — так же настоятельно и неотложно, как, например,
на необходимости неотложного построения железных
дорог.
А они не видят, не понимают, все еще громоздят горы, которые вдруг выросли
на его
дороге и пропали, — их нет больше, он одолел их страшною силою любви и муки!
Тушин все-таки,
на всякий случай, с тем же архитектором, немедленно занялся соображениями об отделке дома для приема и помещения
дорогих гостей.
Райский перешел из старого дома опять в новый, в свои комнаты. Козлов переехал к себе, с тем, однако, чтоб после отъезда Татьяны Марковны с Верой поселиться опять у нее в доме. Тушин звал его к себе, просвещать свою колонию, начиная с него самого. Козлов почесал голову, подумал и вздохнул, глядя —
на московскую
дорогу.
Прежде всего тороплюсь кинуть вам эти две строки, в ответ
на ваше письмо, где вы пишете, что собираетесь в Италию, в Рим, —
на случай, если я замедлю в
дороге.
Райский, живо принимая впечатления, меняя одно
на другое, бросаясь от искусства к природе, к новым людям, новым встречам, — чувствовал, что три самые глубокие его впечатления, самые
дорогие воспоминания, бабушка, Вера, Марфенька — сопутствуют ему всюду, вторгаются во всякое новое ощущение, наполняют собой его досуги, что с ними тремя — он связан и той крепкой связью, от которой только человеку и бывает хорошо — как ни от чего не бывает, и от нее же бывает иногда больно, как ни от чего, когда судьба неласково дотронется до такой связи.