Неточные совпадения
Если оказывалась книга в богатом переплете лежащею
на диване,
на стуле, — Надежда Васильевна ставила ее
на полку; если западал слишком вольный луч солнца и играл
на хрустале,
на зеркале,
на серебре, — Анна Васильевна находила, что глазам больно, молча указывала человеку
пальцем на портьеру, и тяжелая, негнущаяся шелковая завеса мерно падала с петли и закрывала свет.
А он прежде всего воззрился в учителя: какой он, как говорит, как нюхает табак, какие у него брови, бакенбарды; потом стал изучать болтающуюся
на животе его сердоликовую печатку, потом заметил, что у него большой
палец правой руки раздвоен посередине и представляет подобие двойного ореха.
Против него садился Райский и с удивлением глядел
на лицо Васюкова, следил, как, пока еще с тупым взглядом, достает он скрипку, вяло берет смычок, намажет его канифолью, потом сначала
пальцем тронет струны, повинтит винты, опять тронет, потом поведет смычком — и все еще глядит сонно. Но вот заиграл — и проснулся, и улетел куда-то.
Скоро он перегнал розовеньких уездных барышень и изумлял их силою и смелостью игры,
пальцы бегали свободно и одушевленно. Они еще сидят
на каком-то допотопном рондо да
на сонатах в четыре руки, а он перескочил через школу и через сонаты, сначала
на кадрили,
на марши, а потом
на оперы, проходя курс по своей программе, продиктованной воображением и слухом.
Наконец достал небольшой масляный, будто скорой рукой набросанный и едва подмалеванный портрет молодой белокурой женщины, поставил его
на мольберт и, облокотясь локтями
на стол, впустив
пальцы в волосы, остановил неподвижный, исполненный глубокой грусти взгляд
на этой голове.
Райский с раннего утра сидит за портретом Софьи, и не первое утро сидит он так. Он измучен этой работой. Посмотрит
на портрет и вдруг с досадой набросит
на него занавеску и пойдет шагать по комнате, остановится у окна, посвистит, побарабанит
пальцами по стеклам, иногда уйдет со двора и бродит угрюмый, недовольный.
— Сделайте молящуюся фигуру! — сморщившись, говорил Кирилов, так что и нос ушел у него в бороду, и все лицо казалось щеткой. — Долой этот бархат, шелк! поставьте ее
на колени, просто
на камне, набросьте ей
на плечи грубую мантию, сложите руки
на груди… Вот здесь, здесь, — он
пальцем чертил около щек, — меньше свету, долой это мясо, смягчите глаза, накройте немного веки… и тогда сами станете
на колени и будете молиться…
Он даже быстро схватил новый натянутый холст, поставил
на мольберт и начал мелом крупно чертить молящуюся фигуру. Он вытянул у ней руку и задорно, с яростью, выделывал
пальцы; сотрет, опять начертит, опять сотрет — все не выходит!
Мысленная работа совершается у него тяжело: когда он старается выговорить свою мысль, то помогает себе бровями, складками
на лбу и отчасти указательным
пальцем.
Он не ошибся: учитель, загнув в книгу
палец, вышел с Райским
на улицу и указал, как пройти одну улицу, потом завернуть направо, потом налево.
Он медленно взглянул исподлобья, сначала
на барыню, потом
на Райского, и, медленно обернувшись, задумчиво прошел двор, отворил дверь и боком перешагнул порог своей комнаты. А Егорка, пока Савелий шел по двору, скаля зубы, показывал
на него сзади
пальцем дворне и толкал Марину к окну, чтобы она взглянула
на своего супруга.
Она не знала, что ей надо делать, чтоб быть не ребенком, чтоб
на нее смотрели, как
на взрослую, уважали, боялись ее. Она беспокойно оглядывалась вокруг, тиранила
пальцами кончик передника, смотрела себе под ноги.
Если б только одно это, я бы назвал его дураком — и дело с концом, а он затопал ногами, грозил
пальцем, стучал палкой: «Я тебя, говорит, мальчишку, в острог: я тебя туда, куда ворон костей не заносил; в двадцать четыре часа в мелкий порошок изотру, в бараний рог согну,
на поселение сошлю!» Я дал ему истощить весь словарь этих нежностей, выслушал хладнокровно, а потом прицелился в него.
У него лениво стали тесниться бледные воспоминания о ее ласках, шепоте, о том, как она клала детские его
пальцы на клавиши и старалась наигрывать песенку, как потом подолгу играла сама, забыв о нем, а он слушал, присмирев у ней
на коленях, потом вела его в угловую комнату, смотреть
на Волгу и Заволжье.
Она двумя
пальцами взяла за голову рыбу, а когда та стала хлестать хвостом взад и вперед, она с криком: «Ай, ай!» — выронила ее
на пол и побежала по коридору.
А когда Бережкова уходила или уезжала из дома, девочка шла к Василисе, влезала
на высокий табурет и молча, не спуская глаз с Василисы, продолжала вязать чулок, насилу одолевая
пальцами длинные стальные спицы. Часто клубок вываливался из-под мышки и катился по комнате.
Райский пробрался до Козлова и, узнав, что он в школе, спросил про жену. Баба, отворившая ему калитку, стороной посмотрела
на него, потом высморкалась в фартук, отерла
пальцем нос и ушла в дом. Она не возвращалась.
— Плутовка! — говорил Нил Андреич, грозя ей
пальцем, — что, батюшка, — обратился он к священнику, — не жаловалась ли она вам
на исповеди
на мужа, что он…
Райский подошел по траве к часовне. Вера не слыхала. Она стояла к нему спиной, устремив сосредоточенный и глубокий взгляд
на образ.
На траве у часовни лежала соломенная шляпа и зонтик. Ни креста не слагали
пальцы ее, ни молитвы не шептали губы, но вся фигура ее, сжавшаяся неподвижно, затаенное дыхание и немигающий, устремленный
на образ взгляд — все было молитва.
— Я очень обрадовалась вам, брат, все смотрела в окно, прислушиваясь к стуку экипажей… — сказала она и, наклонив голову, в раздумье, тише пошла подле него, все держа свою руку
на его плече и по временам сжимая сильно, как птицы когти, свои тонкие
пальцы.
— Тише, молчите, помните ваше слово! — сильным шепотом сказала она. — Прощайте теперь! Завтра пойдем с вами гулять, потом в город, за покупками, потом туда,
на Волгу… всюду! Я жить без вас не могу!.. — прибавила она почти грубо и сильно сжав ему плечо
пальцами.
После каждого выстрела он прислушивался несколько минут, потом шел по тропинке, приглядываясь к кустам, по-видимому ожидая Веру. И когда ожидания его не сбывались, он возвращался в беседку и начинал ходить под «чертову музыку», опять бросался
на скамью, впуская
пальцы в волосы, или ложился
на одну из скамей, кладя по-американски ноги
на стол.
Она взяла первую ленточку из комода, несколько булавок и кое-как, едва шевеля
пальцами, приколола померанцевые цветы Марфеньке. Потом поцеловала ее и села в изнеможении
на диван.
Сам Савелий отвез ее и по возвращении,
на вопросы обступившей его дворни, хотел что-то сказать, но только поглядел
на всех, поднял выше обыкновенного кожу
на лбу, сделав складку в
палец толщиной, потом плюнул, повернулся спиной и шагнул за порог своей клетушки.
Маленькая горенка с маленькими окнами, не отворявшимися ни в зиму, ни в лето, отец, больной человек, в длинном сюртуке на мерлушках и в вязаных хлопанцах, надетых на босую ногу, беспрестанно вздыхавший, ходя по комнате, и плевавший в стоявшую в углу песочницу, вечное сиденье на лавке, с пером в руках, чернилами
на пальцах и даже на губах, вечная пропись перед глазами: «не лги, послушествуй старшим и носи добродетель в сердце»; вечный шарк и шлепанье по комнате хлопанцев, знакомый, но всегда суровый голос: «опять задурил!», отзывавшийся в то время, когда ребенок, наскуча однообразием труда, приделывал к букве какую-нибудь кавыку или хвост; и вечно знакомое, всегда неприятное чувство, когда вслед за сими словами краюшка уха его скручивалась очень больно ногтями длинных протянувшихся сзади пальцев: вот бедная картина первоначального его детства, о котором едва сохранил он бледную память.