Неточные совпадения
Она была из старинного богатого дома Пахотиных. Матери она лишилась еще до замужества, и батюшка ее, состоявший в полном распоряжении супруги, почувствовав себя на свободе,
вдруг спохватился, что молодость его рано захвачена была женитьбой и что он
не успел пожить и пожуировать.
— Знаю, знаю зачем! —
вдруг догадался он, — бумаги разбирать — merci, [благодарю (фр.).] а к Святой опять обошел меня, а Илье дали! Qu’il aille se promener! [Пусть убирается! (фр.)] Ты
не была в Летнем саду? — спросил он у дочери. — Виноват, я
не поспел…
— И чем ты сегодня
не являлся перед кузиной! Она тебя Чацким назвала… А ты был и Дон-Жуан и Дон-Кихот вместе. Вот умудрился! Я
не удивлюсь, если ты наденешь рясу и начнешь
вдруг проповедовать…
Он сжимался в комок и читал жадно, почти
не переводя духа, но внутренно разрываясь от волнения, и
вдруг в неистовстве бросал книгу и бегал как потерянный, когда храбрый Ринальд или, в романе мадам Коттен, Малек-Адель изнывали у ног волшебницы.
А когда все кончалось, когда шум, чад, вся трескотня выходили из него, он
вдруг очнется, окинет все удивленными глазами, и внутренний голос спросит его: зачем это? Он пожмет плечами,
не зная сам зачем.
Нарисовав эту головку, он уже
не знал предела гордости. Рисунок его выставлен с рисунками старшего класса на публичном экзамене, и учитель мало поправлял, только кое-где слабые места покрыл крупными, крепкими штрихами, точно железной решеткой, да в волосах прибавил три, четыре черные полосы, сделал по точке в каждом глазу — и глаза
вдруг стали смотреть точно живые.
Хотя она была
не скупа, но обращалась с деньгами с бережливостью; перед издержкой задумывалась, была беспокойна, даже сердита немного; но, выдав раз деньги, тотчас же забывала о них, и даже
не любила записывать; а если записывала, так только для того, по ее словам, чтоб потом
не забыть, куда деньги дела, и
не испугаться. Пуще всего она
не любила платить
вдруг много, большие куши.
— Та тоже все, бывало, тоскует, ничего
не надо, все о чем-то вздыхает, как будто ждет чего-нибудь, да
вдруг заиграет и развеселится, или от книжки
не оттащишь.
Но он
не слушал, а смотрел, как писала бабушка счеты, как она глядит на него через очки, какие у нее морщины, родимое пятнышко, и лишь доходил до глаз и до улыбки,
вдруг засмеется и бросится целовать ее.
Но Райский в сенат
не поступил, в академии с бюстов
не рисовал, между тем много читал, много писал стихов и прозы, танцевал, ездил в свет, ходил в театр и к «Армидам» и в это время сочинил три вальса и нарисовал несколько женских портретов. Потом, после бешеной Масленицы,
вдруг очнулся, вспомнил о своей артистической карьере и бросился в академию: там ученики молча, углубленно рисовали с бюста, в другой студии писали с торса…
— Да, правда: мне, как глупой девочке, было весело смотреть, как он
вдруг робел, боялся взглянуть на меня, а иногда, напротив, долго глядел, — иногда даже побледнеет. Может быть, я немного кокетничала с ним, по-детски, конечно, от скуки… У нас было иногда… очень скучно! Но он был, кажется, очень добр и несчастлив: у него
не было родных никого. Я принимала большое участие в нем, и мне было с ним весело, это правда. Зато как я дорого заплатила за эту глупость!..
Звуки
не те:
не мычанье,
не повторение трудных пассажей слышит он. Сильная рука водила смычком, будто по нервам сердца: звуки послушно плакали и хохотали, обдавали слушателя точно морской волной, бросали в пучину и
вдруг выкидывали на высоту и несли в воздушное пространство.
«Что с тобой!..» — хотел он сказать,
не выдержал и, опустив лицо в подушку к ней,
вдруг разразился рыданием.
— Можно удержаться от бешенства, — оправдывал он себя, — но от апатии
не удержишься, скуку
не утаишь, хоть подвинь всю свою волю на это! А это убило бы ее: с летами она догадалась бы… Да, с летами, а потом примирилась бы, привыкла, утешилась — и жила! А теперь умирает, и в жизни его
вдруг ложится неожиданная и быстрая драма, целая трагедия, глубокий, психологический роман.
Райский с раннего утра сидит за портретом Софьи, и
не первое утро сидит он так. Он измучен этой работой. Посмотрит на портрет и
вдруг с досадой набросит на него занавеску и пойдет шагать по комнате, остановится у окна, посвистит, побарабанит пальцами по стеклам, иногда уйдет со двора и бродит угрюмый, недовольный.
Она
вдруг почувствовала, что она
не жила, а росла и прозябала. Ее мучит жажда этой жизни, ее живых симпатий и скорбей, труда, но прежде симпатий.
Он тихо, почти машинально, опять коснулся глаз: они стали более жизненны, говорящи, но еще холодны. Он долго водил кистью около глаз, опять задумчиво мешал краски и провел в глазу какую-то черту, поставил нечаянно точку, как учитель некогда в школе поставил на его безжизненном рисунке, потом сделал что-то, чего и сам объяснить
не мог, в другом глазу… И
вдруг сам замер от искры, какая блеснула ему из них.
Тела почти совсем было
не видно, только впалые глаза неестественно блестели да нос
вдруг резким горбом выходил из чащи, а концом опять упирался в волосы, за которыми
не видать было ни щек, ни подбородка, ни губ.
Потом
вдруг точно проснулся;
не радостное, а печальное изумление медленно разлилось по лицу, лоб наморщился. Он отвернулся, положил шляпу на стол, достал папироску и стал закуривать.
—
Не влюбились ли вы уже? —
вдруг спросил он.
— Смущение? Я смутилась? — говорила она и поглядела в зеркало. — Я
не смутилась, а вспомнила только, что мы условились
не говорить о любви. Прошу вас, cousin, —
вдруг серьезно прибавила она, — помнить уговор.
Не будем, пожалуйста, говорить об этом.
— Месяц, два тому назад ничего
не было, были какие-то порывы — и
вдруг так скоро… вы видите, что это ненатурально, ни ваши восторги, ни мучения: извините, cousin, я
не верю, и оттого у меня нет и пощады, которой вы добиваетесь.
— И тут вы остались верны себе! — возразил он
вдруг с радостью, хватаясь за соломинку, — завет предков висит над вами: ваш выбор пал все-таки на графа! Ха-ха-ха! — судорожно засмеялся он. — А остановили ли бы вы внимание на нем, если б он был
не граф? Делайте, как хотите! — с досадой махнул он рукой. — Ведь… «что мне за дело»? — возразил он ее словами. — Я вижу, что он, этот homme distingue, изящным разговором, полным ума, новизны, какого-то трепета, уже тронул, пошевелил и… и… да, да?
Он остановился: у него
вдруг отошло от сердца. Он засмеялся добродушно,
не то над ней,
не то над собой.
— Но… но… ужели мы так расстанемся: холодно, с досадой,
не друзьями!.. —
вдруг прорвалось у него, и досада миновала.
Он,
не дожидаясь, пока ямщик завернет в ворота, бросился вперед, пробежал остаток решетки и
вдруг очутился перед девушкой.
— Что кончено? —
вдруг спросила бабушка. — Ты приняла? Кто тебе позволил? Коли у самой стыда нет, так бабушка
не допустит на чужой счет жить. Извольте, Борис Павлович, принять книги, счеты, реестры и все крепости на имение. Я вам
не приказчица досталась.
Она беспокойно задумалась и, очевидно, боролась с собой. Ей бы и в голову никогда
не пришло устранить от себя управление имением, и
не хотела она этого. Она бы
не знала, что делать с собой. Она хотела только попугать Райского — и
вдруг он принял это серьезно.
— Серьезное? — повторила она, и лицо у ней
вдруг серьезно сморщилось немного. — Да, вон у меня из ваших книг остались некоторые, да я их
не могу одолеть…
Леонтий взглянул на нее еще раз и потом уже никогда
не забыл. В нем зажглась
вдруг сильная, ровная и глубокая страсть.
— Да как же
вдруг этакое сокровище подарить! Ее продать в хорошие, надежные руки — так… Ах, Боже мой! Никогда
не желал я богатства, а теперь тысяч бы пять дал…
Не могу,
не могу взять: ты мот, ты блудный сын — или нет, нет, ты слепой младенец, невежа…
— Молчите вы с своим моционом! — добродушно крикнула на него Татьяна Марковна. — Я ждала его две недели, от окна
не отходила, сколько обедов пропадало! Сегодня наготовили,
вдруг приехал и пропал! На что похоже? И что скажут люди: обедал у чужих — лапшу да кашу: как будто бабушке нечем накормить.
— Обедать, где попало, лапшу, кашу?
не прийти домой… так, что ли? Хорошо же: вот я буду уезжать в Новоселово, свою деревушку, или соберусь гостить к Анне Ивановне Тушиной, за Волгу: она давно зовет, и возьму все ключи,
не велю готовить, а ты
вдруг придешь к обеду: что ты скажешь?
— Молчи ты, тебя
не спрашивают! — опять остановила ее Татьяна Марковна, — все переговаривает бабушку! Это она при тебе такая стала; она смирная, а тут
вдруг! Чего
не выдумает: Маркушку угощать!
Но когда Райский пригляделся попристальнее, то увидел, что в тех случаях, которые
не могли почему-нибудь подойти под готовые правила, у бабушки
вдруг выступали собственные силы, и она действовала своеобразно.
Вдруг этот разговор нарушен был чьим-то воплем с другой стороны. Из дверей другой людской вырвалась Марина и быстро, почти
не перебирая ногами, промчалась через двор. За ней вслед вылетело полено, очевидно направленное в нее, но благодаря ее увертливости пролетевшее мимо. У ней, однако ж, были растрепаны волосы, в руке она держала гребенку и выла.
Марина была
не то что хороша собой, а было в ней что-то втягивающее, раздражающее, нельзя назвать, что именно, что привлекало к ней многочисленных поклонников:
не то скользящий быстро по предметам, ни на чем
не останавливающийся взгляд этих изжелта-серых лукавых и бесстыжих глаз,
не то какая-то нервная дрожь плеч и бедр и подвижность, игра во всей фигуре, в щеках и в губах, в руках; легкий, будто летучий, шаг, широкая ли, внезапно все лицо и ряд белых зубов освещавшая улыбка, как будто к нему
вдруг поднесут в темноте фонарь, так же внезапно пропадающая и уступающая место слезам, даже когда нужно, воплям — бог знает что!
Он засмеялся было, а потом
вдруг подумал,
не кроется ли под этой наивностью какой-нибудь крупный грешок,
не притворная ли она смиренница?
— Но что же вы любите? —
вдруг кинулся он опять к вопросу. — Книга вас
не занимает; вы говорите, что вы
не работаете… Есть же что-нибудь: цветы, может быть, любите…
Но бывали случаи, и Райский, по мелочности их,
не мог еще наблюсти, какие именно, как
вдруг Вера охватывалась какой-то лихорадочною деятельностью, и тогда она кипела изумительной быстротой и обнаруживала тьму мелких способностей, каких в ней нельзя было подозревать — в хозяйстве, в туалете, в разных мелочах.
— С вами ни за что и
не поеду, вы
не посидите ни минуты покойно в лодке… Что это шевелится у вас в бумаге? —
вдруг спросила она. — Посмотрите, бабушка… ах,
не змея ли?
Он
не сидел,
не стоял на месте, то совался к бабушке, то бежал к Марфеньке и силился переговорить обеих. Почти в одну и ту же минуту лицо его принимало серьезное выражение, и
вдруг разливался по нем смех и показывались крупные белые зубы, на которых, от торопливости его говора или от смеха, иногда вскакивал и пропадал пузырь.
«Это история, скандал, — думал он, — огласить позор товарища, нет, нет! —
не так! Ах! счастливая мысль, — решил он
вдруг, — дать Ульяне Андреевне урок наедине: бросить ей громы на голову, плеснуть на нее волной чистых, неведомых ей понятий и нравов! Она обманывает доброго, любящего мужа и прячется от страха: сделаю, что она будет прятаться от стыда. Да, пробудить стыд в огрубелом сердце — это долг и заслуга — и в отношении к ней, а более к Леонтью!»
— Экая дура!
не умеет гостей принять! —
вдруг послышалось из-под рогожи, которая потом приподнялась, и из-под нее показалась всклокоченная голова Марка.
Он прошел окраины сада, полагая, что Веру нечего искать там, где обыкновенно бывают другие, а надо забираться в глушь, к обрыву, по скату берега, где она любила гулять. Но нигде ее
не было, и он пошел уже домой, чтоб спросить кого-нибудь о ней, как
вдруг увидел ее сидящую в саду, в десяти саженях от дома.
— Чье это на вас пальто: это
не ваше? —
вдруг спросила она с удивлением, вглядываясь в пальто.
Татьяна Марковна так и
не вспомнилась. Она даже сняла чепец и положила подле себя: ей
вдруг стало жарко.
Райский с удивлением глядел на бабушку. Она, а
не Нил Андреич, приковала его внимание к себе. Она
вдруг выросла в фигуру, полную величия, так что даже и на него напала робость.
Ее сверкающие глаза, гордая поза, честность, прямота, здравый смысл,
вдруг прорвавшиеся сквозь предрассудки и ленивые привычки, —
не выходили у него из головы.
Уважать человека сорок лет, называть его «серьезным», «почтенным», побаиваться его суда, пугать им других — и
вдруг в одну минуту выгнать его вон! Она
не раскаивалась в своем поступке, находя его справедливым, но задумывалась прежде всего о том, что сорок лет она добровольно терпела ложь и что внук ее… был… прав.