— В Ивана Ивановича — это хуже всего. Он тут ни сном, ни духом
не виноват… Помнишь, в день рождения Марфеньки, — он приезжал, сидел тут молча, ни с кем ни слова не сказал, как мертвый, и ожил, когда показалась Вера? Гости видели все это. И без того давно не тайна, что он любит Веру; он не мастер таиться. А тут заметили, что он ушел с ней в сад, потом она скрылась к себе, а он уехал… Знаешь ли, зачем он приезжал?
Неточные совпадения
— Знаю, знаю зачем! — вдруг догадался он, — бумаги разбирать — merci, [благодарю (фр.).] а к Святой опять обошел меня, а Илье дали! Qu’il aille se promener! [Пусть убирается! (фр.)] Ты
не была в Летнем саду? — спросил он у дочери. —
Виноват, я
не поспел…
— О каком обмане, силе, лукавстве говорите вы? — спросила она. — Ничего этого нет. Никто мне ни в чем
не мешает… Чем же
виноват предок? Тем, что вы
не можете рассказать своих правил? Вы много раз принимались за это, и все напрасно…
— Есть, есть, и мне тяжело, что я
не выиграл даже этого доверия. Вы боитесь, что я
не сумею обойтись с вашей тайной. Мне больно, что вас пугает и стыдит мой взгляд… кузина, кузина! А ведь это мое дело, моя заслуга, ведь я
виноват… что вывел вас из темноты и слепоты, что этот Милари…
—
Виноват,
виноват! — решала она,
не слушая апелляций.
— Уж если кто несчастен, погибает, свихнулся, впал в нищету, в крайность, как-нибудь обижен, опорочен и поправиться
не может, значит — сам
виноват.
— Знаю, знаю, да
не сам ли ты
виноват тоже:
не все же жена?
Опенкин в нескольких словах сам рассказал историю своей жизни. Никто никогда
не давал себе труда, да и
не нужно никому было разбирать, кто прав, кто
виноват был в домашнем разладе, он или жена.
— Я
виноват перед тобой: я артист, у меня впечатлительная натура, и я, может быть, слишком живо поддался впечатлению, выразил свое участие — конечно, потому, что я
не совсем тебе чужой.
— На одну минуту, Вера, — вслух прибавил потом, — я
виноват,
не возвратил тебе письма к попадье. Вот оно. Все хотел сам отдать, да тебя
не было.
— Знаю и это: все выведала и вижу, что ты ей хочешь добра. Оставь же,
не трогай ее, а то выйдет, что
не я, а ты навязываешь ей счастье, которого она сама
не хочет, значит, ты сам и будешь
виноват в том, в чем упрекал меня: в деспотизме. — Ты как понимаешь бабушку, — помолчав, начала она, — если б богач посватался за Марфеньку, с породой, с именем, с заслугами, да
не понравился ей — я бы стала уговаривать ее?
— Это уж
не они, а я
виноват, — сказал Тушин, — я только лишь узнал от Натальи Ивановны, что Вера Васильевна собираются домой, так и стал просить сделать мне это счастье…
— Вы или бабушка правду сказали: мы больше
не дети, и я
виноват только тем, что
не хотел замечать этого, хоть сердце мое давно заметило, что вы
не дитя…
Она употребила другой маневр: сказала мужу, что друг его знать ее
не хочет,
не замечает, как будто она была мебель в доме, пренебрегает ею, что это ей очень обидно и что
виноват во всем муж, который
не умеет привлечь в дом порядочных людей и заставить уважать жену.
— Да, да,
виноват, горе одолело меня! — ложась в постель, говорил Козлов, и взяв за руку Райского: — Прости за эгоизм. После… после… я сам притащусь, попрошусь посмотреть за твоей библиотекой… когда уж надежды
не будет…
—
Виноват, Вера, я тоже сам
не свой! — говорил он, глубоко тронутый ее горем, пожимая ей руку, — я вижу, что ты мучаешься —
не знаю чем… Но — я ничего
не спрошу, я должен бы щадить твое горе — и
не умею, потому что сам мучаюсь. Я приду ужо, располагай мною…
В этом, пожалуй, он был сам
виноват (снисходительно обвинял Марк себя), усвоив условия и формы общежития, которые он называл свободными и разумными, презирая всяким принятым порядком, и которые город этот
не признавал такими.
О свадьбе ни слуху ни духу. Отчего Тушин
не делает предложения, или, если сделал, отчего оно
не принято? Падало подозрение на Райского, что он увлек Веру: тогда — отчего он
не женится на ней? Общественное мнение неумолимо требовало на суд — кто прав, кто
виноват, — чтобы произнести свой приговор.
—
Виноват! — вдруг понизив тон, перешедший в робость, сказал он. — Я взялся
не за свое дело. Решаю и за Веру Васильевну, — а вся сила в ней!
—
Виноват опять! — сказал он, — я
не в ту силу поворотил. Оставим речь обо мне, я удалился от предмета. Вы звали меня, чтоб сообщить мне о сплетне, и думали, что это обеспокоит меня, — так? Успокойтесь же и успокойте Веру Васильевну, увезите ее, — да чтоб она
не слыхала об этих толках! А меня это
не обеспокоит!
— Никакой шум и драки у меня не буль, господин капитэн, — затараторила она вдруг, точно горох просыпали, с крепким немецким акцентом, хотя и бойко по-русски, — и никакой, никакой шкандаль, а они пришоль пьян, и это я все расскажит, господин капитэн, а я
не виноват… у меня благородный дом, господин капитэн, и благородное обращение, господин капитэн, и я всегда, всегда сама не хотель никакой шкандаль.
Неточные совпадения
Он больше
виноват: говядину мне подает такую твердую, как бревно; а суп — он черт знает чего плеснул туда, я должен был выбросить его за окно. Он меня морил голодом по целым дням… Чай такой странный: воняет рыбой, а
не чаем. За что ж я… Вот новость!
Скотинин. Смотри ж,
не отпирайся, чтоб я в сердцах с одного разу
не вышиб из тебя духу. Тут уж руки
не подставишь. Мой грех.
Виноват Богу и государю. Смотри,
не клепли ж и на себя, чтоб напрасных побой
не принять.
«Если
не я, то кто же
виноват в этом?» невольно подумал он, отыскивая виновника этих страданий, чтобы наказать его; но виновника
не было.
— Ну полно, Саша,
не сердись! — сказал он ей, робко и нежно улыбаясь. — Ты была виновата. Я был
виноват. Я всё устрою. — И, помирившись с женой, он надел оливковое с бархатным воротничком пальто и шляпу и пошел в студию. Удавшаяся фигура уже была забыта им. Теперь его радовало и волновало посещение его студии этими важными Русскими, приехавшими в коляске.
Виноват не я, — сказал он себе, — но она.