Неточные совпадения
— Да, а ребятишек бросила дома — они ползают с курами, поросятами, и если нет какой-нибудь дряхлой бабушки дома, то жизнь их каждую минуту висит на волоске: от злой собаки, от проезжей телеги, от дождевой лужи… А муж ее бьется тут же, в бороздах на пашне, или тянется с обозом в трескучий мороз, чтоб добыть хлеба, буквально хлеба — утолить голод с семьей, и, между
прочим, внести в контору пять или десять рублей, которые потом приносят вам на подносе… Вы этого
не знаете: «вам дела нет», говорите вы…
Он и знание —
не знал, а как будто видел его у себя в воображении, как в зеркале, готовым, чувствовал его и этим довольствовался; а узнавать ему было скучно, он отталкивал наскучивший предмет
прочь, отыскивая вокруг нового, живого, поразительного, чтоб в нем самом все играло, билось, трепетало и отзывалось жизнью на жизнь.
Все, бывало, дергают за уши Васюкова: «Пошел
прочь, дурак, дубина!» — только и слышит он. Лишь Райский глядит на него с умилением, потому только, что Васюков, ни к чему
не внимательный, сонный, вялый, даже у всеми любимого русского учителя
не выучивший никогда ни одного урока, — каждый день после обеда брал свою скрипку и, положив на нее подбородок, водил смычком, забывая школу, учителей, щелчки.
Личным приказом она удостаивала немногих: по домашнему хозяйству Василисе отдавала их, а по деревенскому — приказчику или старосте. Кроме Василисы, никого она
не называла полным именем, разве уже встретится такое имя, что его никак
не сожмешь и
не обрежешь, например, мужики: Ферапонт и Пантелеймон так и назывались Ферапонтом и Пантелеймоном, да старосту звала она Степан Васильев, а
прочие все были: Матрешка, Машутка, Егорка и т. д.
Марфенька испугалась. Верочка ничего
не сказала; но когда Борис пришел к двери дома, она уже стояла, крепко прижавшись к ней, боясь, чтоб ее
не оттащили
прочь, и ухватясь за ручку замка.
Нравственные женщины, строгие судьи, и между
прочим Нил Андреевич, вслух порицали ее, Татьяна Марковна просто
не любила, считала пустой вертушкой, но принимала как всех, дурных и хороших. Зато молодежь гонялась за Крицкой.
— Но ведь это
не звание: это так… между
прочим, — заметил декан.
— Стало быть, прежде в юнкера — вот это понятно! — сказал он. — Вы да Леонтий Козлов только
не имеете ничего в виду, а
прочие все имеют назначение.
В самом деле, у него чуть
не погасла вера в честь, честность, вообще в человека. Он,
не желая,
не стараясь, часто бегая
прочь, изведал этот «чудесный мир» — силою своей впечатлительной натуры, вбиравшей в себя, как губка, все задевавшие его явления.
Книга выпадает из рук на пол. Софья
не заботится поднять ее; она рассеянно берет цветок из вазы,
не замечая, что
прочие цветы раскинулись прихотливо и некоторые выпали.
— Вот что значит Олимп! — продолжал он. — Будь вы просто женщина,
не богиня, вы бы поняли мое положение, взглянули бы в мое сердце и поступили бы
не сурово, а с пощадой, даже если б я был вам совсем чужой. А я вам близок. Вы говорите, что любите меня дружески, скучаете,
не видя меня… Но женщина бывает сострадательна, нежна, честна, справедлива только с тем, кого любит, и безжалостна ко всему
прочему. У злодея под ножом скорее допросишься пощады, нежели у женщины, когда ей нужно закрыть свою любовь и тайну.
Прочими книгами в старом доме одно время заведовала Вера, то есть брала, что ей нравилось, читала или
не читала, и ставила опять на свое место. Но все-таки до книг дотрогивалась живая рука, и они кое-как уцелели, хотя некоторые, постарее и позамасленнее, тронуты были мышами. Вера писала об этом через бабушку к Райскому, и он поручил передать книги на попечение Леонтия.
— Что мне за дело? — сказал Райский, порываясь от нее
прочь, — я и слушать
не стану…
Любила, чтоб к ней губернатор изредка заехал с визитом, чтобы приезжее из Петербурга важное или замечательное лицо непременно побывало у ней и вице-губернаторша подошла, а
не она к ней, после обедни в церкви поздороваться, чтоб, когда едет по городу, ни один встречный
не проехал и
не прошел,
не поклонясь ей, чтобы купцы засуетились и бросили
прочих покупателей, когда она явится в лавку, чтоб никогда никто
не сказал о ней дурного слова, чтобы дома все ее слушались, до того чтоб кучера никогда
не курили трубки ночью, особенно на сеновале, и чтоб Тараска
не напивался пьян, даже когда они могли бы делать это так, чтоб она
не узнала.
Она сидела, откинувшись на стул спиной, положив один локоть на окно, и смотрела на Райского
не прямо, а как будто случайно, когда доходила очередь взглянуть, между
прочим, и на него.
Его самого готовили — к чему — никто
не знал. Вся женская родня
прочила его в военную службу, мужская — в гражданскую, а рождение само по себе представляло еще третье призвание — сельское хозяйство. У нас легко погнаться за всеми тремя зайцами и поспеть к трем — миражам.
На солнышке ее почти
не видать, и все она таится во тьме своих холодильников: видно в глубине подвала только ее лицо с синевато-красным румянцем, все
прочее сливается с мраком домашних пещер.
— Пойду
прочь, а то еще подумает, что занимаюсь ею… дрянь! — ворчал он вслух, а ноги сами направлялись уже к ее крыльцу. Но
не хватило духу отворить дверь, и он торопливо вернулся к себе, облокотился на стол локтями и просидел так до вечера.
— Боже мой! Что еще скажет бабушка! Ступайте
прочь,
прочь — и помните, что если maman ваша будет вас бранить, а меня бабушка
не простит, вы и глаз
не кажите — я умру со стыда, а вы на всю жизнь останетесь нечестны!
— Поди
прочь,
не трогай! — сердито перебила она и начала в волнении ходить взад и вперед по комнате.
— Подите
прочь! Вы еще с бабушкой
не поздоровались!
— Ах, Вера! — сказал он с досадой, — вы все еще, как цыпленок, прячетесь под юбки вашей наседки-бабушки: у вас ее понятия о нравственности. Страсть одеваете в какой-то фантастический наряд, как Райский… Чем бы прямо от опыта допроситься истины… и тогда поверили бы… — говорил он, глядя в сторону. — Оставим все
прочие вопросы — я
не трогаю их. Дело у нас прямое и простое, мы любим друг друга… Так или нет?
— Вот и весь ваш ответ, Марк! — сказала она кротко, — все
прочь, все ложь, — а что правда — вы сами
не знаете… Оттого я и недоверчива…
Хватай, лови его на лету и потом, после двух, трех глотков, беги
прочь, чтоб
не опротивело, и ищи другого!
— Что ты врешь, поганец! — заметила она со страхом, — ври, да
не смей трогать барышень! Вот узнает барыня… Пойдемте
прочь!
«Пошлю завтра ящик», — думал Райский и послал, — между
прочим, потому, что «ведь просит тот, у кого нет… — говорил он, — богатый
не попросил бы».
«А! вот и пробный камень. Это сама бабушкина „судьба“ вмешалась в дело и требует жертвы, подвига — и я его совершу. Через три дня видеть ее опять здесь… О, какая нега! Какое солнце взойдет над Малиновкой! Нет, убегу! Чего мне это стоит, никто
не знает! И ужели
не найду награды, потерянного мира? Скорей, скорей
прочь…» — сказал он решительно и кликнул Егора, приказав принести чемодан.
— Ну пусть для семьи, что же? В чем тут помеха нам? Надо кормить и воспитать детей? Это уже
не любовь, а особая забота, дело нянек, старых баб! Вы хотите драпировки: все эти чувства, симпатии и
прочее — только драпировка, те листья, которыми, говорят, прикрывались люди еще в раю…
Райский, воротясь с прогулки, пришел к завтраку тоже с каким-то странным, решительным лицом, как будто у человека впереди было сражение или другое важное, роковое событие и он приготовлялся к нему. Что-то обработалось, выяснилось или определилось в нем. Вчерашней тучи
не было. Он так же покойно глядел на Веру, как на
прочих,
не избегал взглядов и Татьяны Марковны и этим поставил ее опять в недоумение.
Она клялась всем, и между
прочим «своей утробой», что никогда больше
не провинится, а если провинится, то пусть тогда Бог убьет ее и покарает навсегда. Савелий остановился, положил полено и отер рукавом лоб.
С таким же немым, окаменелым ужасом, как бабушка, как новгородская Марфа, как те царицы и княгини — уходит она
прочь, глядя неподвижно на небо, и,
не оглянувшись на столп огня и дыма, идет сильными шагами, неся выхваченного из пламени ребенка, ведя дряхлую мать и взглядом и ногой толкая вперед малодушного мужа, когда он, упав, грызя землю, смотрит назад и проклинает пламя…
Другой день бабушка
не принимала никакой пищи. Райский пробовал выйти к ней навстречу, остановить ее и заговорить с ней, она махнула ему повелительно рукой, чтоб шел
прочь.
В дворне, после пронесшейся какой-то необъяснимой для нее тучи, было недоумение, тяжесть. Люди притихли.
Не слышно шума, брани, смеха, присмирели девки, отгоняя Егорку
прочь.
Не полюбила она его страстью, — то есть физически: это зависит
не от сознания,
не от воли, а от какого-то нерва (должно быть, самого глупого, думал Райский, отправляющего какую-то низкую функцию, между
прочим влюблять), и
не как друга только любила она его, хотя и называла другом, но никаких последствий от дружбы его для себя
не ждала, отвергая, по своей теории, всякую корыстную дружбу, а полюбила только как «человека» и так выразила Райскому свое влечение к Тушину и в первом свидании с ним, то есть как к «человеку» вообще.
Но к этому прибавилось какое-то туманное пятно; суетливость Райского около Веры замечена уже была давно и даже дошла до слуха Ульяны Андреевны, которая и намекнула ему об этом в свидании. Крицкая тоже заметила и, конечно,
не была скромна на этот счет. Почтительное поклонение Тушина замечали все, и
не одна Татьяна Марковна
прочила его в женихи Вере.
— Вот, вот чего я жду: этой улыбки, шутки, смеха — да!
Не поминайте об отъезде.
Прочь печаль! Vive l'amour et la joie. [Да здравствует любовь и веселье (фр.).]