Неточные совпадения
У него, взамен наслаждений, которыми он пользоваться
не мог, явилось старческое тщеславие иметь вид шалуна, и он
стал вознаграждать себя за верность в супружестве сумасбродными связями, на которые быстро ушли все наличные деньги, брильянты жены, наконец и большая часть приданого дочери. На недвижимое имение, и без того заложенное им еще до женитьбы, наросли значительные долги.
И он
не спешил сблизиться с своими петербургскими родными, которые о нем знали тоже по слуху. Но как-то зимой Райский однажды на балу увидел Софью, раза два говорил с нею и потом уже
стал искать знакомства с ее домом. Это было всего легче сделать через отца ее: так Райский и сделал.
Он так обворожил старух, являясь то робким, покорным мудрой старости, то живым, веселым собеседником, что они скоро перешли на ты и
стали звать его mon neveu, [племянником (фр.).] а он
стал звать Софью Николаевну кузиной и приобрел степень короткости и некоторые права в доме, каких постороннему
не приобрести во сто лет.
Нарисовав эту головку, он уже
не знал предела гордости. Рисунок его выставлен с рисунками старшего класса на публичном экзамене, и учитель мало поправлял, только кое-где слабые места покрыл крупными, крепкими штрихами, точно железной решеткой, да в волосах прибавил три, четыре черные полосы, сделал по точке в каждом глазу — и глаза вдруг
стали смотреть точно живые.
Глаза его ничего
не видали перед собой, а смотрели куда-то в другое место, далеко, и там он будто видел что-то особенное, таинственное. Глаза его
становились дики, суровы, а иногда точно плакали.
Васюкова нет, явился кто-то другой. Зрачки у него расширяются, глаза
не мигают больше, а все делаются прозрачнее, светлее, глубже и смотрят гордо, умно, грудь дышит медленно и тяжело. По лицу бродит нега, счастье, кожа
становится нежнее, глаза синеют и льют лучи: он
стал прекрасен.
Машутка
становилась в угол, подальше, всегда прячась от барыни в тени и стараясь притвориться опрятной. Барыня требовала этого, а Машутке как-то неловко было держать себя в чистоте. Чисто вымытыми руками она
не так цепко берет вещь в руки и, того гляди, уронит; самовар или чашки скользят из рук; в чистом платье тоже несвободно ходить.
—
Стало быть, прежде в юнкера — вот это понятно! — сказал он. — Вы да Леонтий Козлов только
не имеете ничего в виду, а прочие все имеют назначение.
Он подал просьбу к переводу в статскую службу и был посажен к Аянову в стол. Но читатель уже знает, что и статская служба удалась ему
не лучше военной. Он оставил ее и
стал ходить в академию.
Мне
стало стыдно, я ушла и плакала в своей комнате, потом уж никогда ни о чем его
не спрашивала…
— Я скоро опомнилась и
стала отвечать на поздравления, на приветствия, хотела подойти к maman, но взглянула на нее, и… мне страшно
стало: подошла к теткам, но обе они сказали что-то вскользь и отошли. Ельнин из угла следил за мной такими глазами, что я ушла в другую комнату. Maman,
не простясь, ушла после гостей к себе. Надежда Васильевна, прощаясь, покачала головой, а у Анны Васильевны на глазах были слезы…
Он
не слушал ее, с ужасом вглядываясь в ее лицо, недавно еще смеющееся. И что
стало теперь с ней!
— О чем ты думаешь? — раздался слабый голос у него над ухом. — Дай еще пить… Да
не гляди на меня, — продолжала она, напившись, — я
стала ни на что
не похожа! Дай мне гребенку и чепчик, я надену. А то ты… разлюбишь меня, что я такая… гадкая!..
Зачем
не приковал он себя тут, зачем уходил, когда привык к ее красоте, когда оттиск этой когда-то милой, нежной головки
стал бледнеть в его фантазии? Зачем, когда туда
стали тесниться другие образы, он
не перетерпел,
не воздержался,
не остался верен ему?
Глаза, как у лунатика, широко открыты,
не мигнут; они глядят куда-то и видят живую Софью, как она одна дома мечтает о нем, погруженная в задумчивость,
не замечает, где сидит, или идет без цели по комнате, останавливается, будто внезапно пораженная каким-то новым лучом мысли, подходит к окну, открывает портьеру и погружает любопытный взгляд в улицу, в живой поток голов и лиц, зорко следит за общественным круговоротом,
не дичится этого шума,
не гнушается грубой толпы, как будто и она
стала ее частью, будто понимает, куда так торопливо бежит какой-то господин, с боязнью опоздать; она уже, кажется, знает, что это чиновник, продающий за триста — четыреста рублей в год две трети жизни, кровь, мозг, нервы.
Он тихо, почти машинально, опять коснулся глаз: они
стали более жизненны, говорящи, но еще холодны. Он долго водил кистью около глаз, опять задумчиво мешал краски и провел в глазу какую-то черту, поставил нечаянно точку, как учитель некогда в школе поставил на его безжизненном рисунке, потом сделал что-то, чего и сам объяснить
не мог, в другом глазу… И вдруг сам замер от искры, какая блеснула ему из них.
Потом вдруг точно проснулся;
не радостное, а печальное изумление медленно разлилось по лицу, лоб наморщился. Он отвернулся, положил шляпу на стол, достал папироску и
стал закуривать.
Наконец она вышла, причесанная, одетая, в шумящем платье. Она,
не глядя на него,
стала у зеркала и надевала браслет.
— И наделали бы тысячу несчастных — да?
Стали бы пробовать свою силу над всеми, и
не было бы пощады никому…
— Нет, нет, pardon — я
не назову его… с тех пор, хочу я сказать, как он появился,
стал ездить в дом…
— Какой ты нехороший
стал… — сказала она, оглядывая его, — нет, ничего, живет! загорел только! Усы тебе к лицу. Зачем бороду отпускаешь! Обрей, Борюшка, я
не люблю… Э, э! Кое-где седые волоски: что это, батюшка мой, рано стареться начал!
—
Стало быть, ты
не знаешь, куда я твои деньги тратила?
—
Не надо, ради Бога,
не надо: мое, мое, верю.
Стало быть, я вправе распорядиться этим по своему усмотрению?
— Разве я маленький, что
не вправе отдать кому хочу, еще и родственницам? Мне самому
не надо, — продолжал он, —
стало быть, отдать им — и разумно и справедливо.
Он прижал ее руку к груди и чувствовал, как у него бьется сердце, чуя близость… чего? наивного, милого ребенка, доброй сестры или… молодой, расцветшей красоты? Он боялся,
станет ли его на то, чтоб наблюдать ее, как артисту, а
не отдаться, по обыкновению, легкому впечатлению?
—
Стало быть, ты и «Горя от ума»
не любишь? Там
не свадьбой кончается.
Редко где встретишь теперь небритых, нечесаных ученых, с неподвижным и вечно задумчивым взглядом, с одною, вертящеюся около науки речью, с односторонним, ушедшим в науку умом, иногда и здравым смыслом, неловких, стыдливых, убегающих женщин, глубокомысленных, с забавною рассеянностью и с умилительной младенческой простотой, — этих мучеников, рыцарей и жертв науки. И педант науки — теперь
стал анахронизмом, потому что ею
не удивишь никого.
—
Стало быть, по-твоему, жизнь там и кончилась, а это все
не жизнь? Ты
не веришь в развитие, в прогресс?
— Молчи ты, тебя
не спрашивают! — опять остановила ее Татьяна Марковна, — все переговаривает бабушку! Это она при тебе такая
стала; она смирная, а тут вдруг! Чего
не выдумает: Маркушку угощать!
Он на каждом шагу
становился в разлад с ними, но пока
не страдал еще от этого разлада, а снисходительно улыбался, поддавался кротости, простоте этой жизни, как, ложась спать, поддался деспотизму бабушки и утонул в мягких подушках.
Райский,
не уступая ей на почве логики, спускал флаг перед ее симпатией и, смеясь,
становился перед ней на колени и целовал у ней руку.
Когда
не было никого в комнате, ей
становилось скучно, и она шла туда, где кто-нибудь есть. Если разговор на минуту смолкнет, ей уж неловко
станет, она зевнет и уйдет или сама заговорит.
— Да я сама бы ничего
не выдумала: что бы я
стала делать без нее?
— Приписывают, — начал Райский, —
стало быть, это
не настоящая ваша роль?
— Все это баловство повело к деспотизму: а когда дядьки и няньки кончились, чужие люди
стали ограничивать дикую волю, вам
не понравилось; вы сделали эксцентрический подвиг, вас прогнали из одного места. Тогда уж
стали мстить обществу: благоразумие, тишина, чужое благосостояние показались грехом и пороком, порядок противен, люди нелепы… И давай тревожить покой смирных людей!..
Жизнь между ею и им
становилась не иначе, как спорным пунктом, и разрешалась иногда, после нелегкой работы ума, кипения крови, диалектикой, в которой Райский добывал какое-нибудь оригинальное наблюдение над нравами этого быта или практическую, верную заметку жизни или следил, как отправлялась жизнь под наитием наивной веры и под ферулой грубого суеверия.
Марфенька со вчерашнего вечера окончательно
стала для него сестрой: другим ничем она быть
не могла, и притом сестрой, к которой он
не чувствовал братской нежности.
Взгляд ее то манил, втягивал в себя, как в глубину, то смотрел зорко и проницательно. Он заметил еще появляющуюся по временам в одну и ту же минуту двойную мину на лице, дрожащий от улыбки подбородок, потом
не слишком тонкий, но стройный, при походке волнующийся
стан, наконец, мягкий, неслышимый, будто кошачий шаг.
Он с любовью артиста отдавался новому и неожиданному впечатлению. И Софья, и Марфенька, будто по волшебству, удалились на далекий план, и скуки как
не бывало: опять повеяло на него теплом, опять природа
стала нарядна, все ожило.
— Нет, — начал он, — есть ли кто-нибудь, с кем бы вы могли
стать вон там, на краю утеса, или сесть в чаще этих кустов — там и скамья есть — и просидеть утро или вечер, или всю ночь, и
не заметить времени, проговорить без умолку или промолчать полдня, только чувствуя счастье — понимать друг друга, и понимать
не только слова, но знать, о чем молчит другой, и чтоб он умел читать в этом вашем бездонном взгляде вашу душу, шепот сердца… вот что!
Чем менее Райский замечал ее, тем она была с ним ласковее, хотя, несмотря на требование бабушки,
не поцеловала его, звала
не братом, а кузеном, и все еще
не переходила на ты, а он уже перешел, и бабушка приказывала и ей перейти. А чуть лишь он открывал на нее большие глаза, пускался в расспросы, она
становилась чутка, осторожна и уходила в себя.
Райскому досадно было на себя, что он дуется на нее. Если уж Вера едва заметила его появление, то ему и подавно хотелось бы закутаться в мантию совершенной недоступности, небрежности и равнодушия, забывать, что она тут, подле него, —
не с целию порисоваться тем перед нею, а искренно
стать в такое отношение к ней.
— Вот она сейчас и догадалась! Спрашивают тебя: везде поспеешь! — сказала бабушка. — Язык-то
стал у тебя востер: сама я
не умею, что ли, сказать?
— Ну, вот, бабушка, наконец вы договорились до дела, до правды: «женись,
не женись — как хочешь»! Давно бы так!
Стало быть, и ваша и моя свадьба откладываются на неопределенное время.
— А ты
не шути этим, — остановила ее бабушка, — он, пожалуй, и убежит. И видно, что вы давно
не были, — обратилась она к Викентьеву, —
стали спрашивать позволения отобедать!
— Ну, им и отдайте ваше седло! Сюда
не заносите этих затей: пока жива,
не позволю. Этак, пожалуй, и до греха недолго: курить
станет.
Она никогда бы
не пустила его к себе ради пьянства, которого терпеть
не могла, но он был несчастлив, и притом, когда он
становился неудобен в комнате, его без церемонии уводили на сеновал или отводили домой.
Бережкова ушла, нисколько
не смущаясь этим явлением, которое повторялось ежемесячно и сопровождалось все одними и теми же сценами. Яков
стал звать Опенкина, стараясь, с помощью Марины, приподнять его с пола.
— Ну, так останьтесь так. Вы ведь недолго проносите свое пальто, а мне оно года на два
станет. Впрочем — рады вы, нет ли, а я его теперь с плеч
не сниму, — разве украдете у меня.
— Проворно! Значит, и вперед прошу
не жаловать! — прошептал он злобно. — Что ж это, однако: что она такое? Это даже любопытно
становится. Играет, шутит со мной?